Юный сотрудник СИС, говоривший по-немецки с голландским акцентом, проявлял усердие и даже некоторое высокомерие. Он не стремился подзаработать лишних деньжат, приторговывая на черном рынке выпивкой или сигаретами из запасов британской армии. Разумеется, некоторым дилетантам-британцам в СИС он действовал на нервы[134]. «Он был груб, придирчив, тщеславен и многословен, коллегам часто казалось, что он слегка не в себе», – рассказывала писательница Ребекка Уэст в 1960-х годах[135].
Однако в свободное время Блейк принимал участие в разгульной жизни освобожденного города, пусть и с большей осмотрительностью, чем другие сотрудники оккупационных сил. В автобиографии он цитирует христианский гимн: «Мир, плоть и сатана витали над тропой, которой я шел». Но от «искушений», по его собственному признанию, вера его не уберегла[136]. В 1947 году он вернулся в Британию из Германии с ощущением, что уже недостоин стать священником.
К счастью, в снобистской СИС этот иностранец-полуеврей оказался весьма кстати. Блейк имел безупречно британскую фамилию, превосходно справлялся с оперативной работой, был героем Сопротивления, противником коммунизма, полиглотом, каких среди британцев мало[137], легко осваивался в любом месте и, самое главное, внешне идеально вписывался в образ. Николас Эллиотт, старший офицер МИ-6, считал Блейка «рослым красавцем с отличными манерами, пользующимся всеобщим успехом»[138]. Руководствуясь идеалом частных школ «mens sana in corpore sano», британская элита того времени часто судила о характере человека по его внешности. Но то ли Эллиотт был не слишком наблюдательным шпионом, то ли Блейк с годами заметно подусох. За Блейком также не водилось очевидных слабостей: он не был ни болтуном, ни лентяем, ни фантазером, ни игроком, ни пьяницей, ни разгульным бабником, ни гомосексуалом, уязвимым для шантажа. Готовый больше слушать, чем говорить, самодостаточный, не имевший близких друзей, скорее маменькин сынок, чем кутила, он идеально подходил для шпионажа.
СИС решила закрыть глаза на его несоответствие двум ключевым требованиям: он не закончил университет и ни он, ни его родители не были родом из Британии или ее владений[139]. Служба предложила ему место в штате, что фактически превращало его «из аутсайдера в одного из нас»[140]. Он сразу же согласился, навсегда отбросив мысль о карьере священника[141]: «Работа была очень интересной, у меня был хороший круг друзей», и «иных перспектив интересной работы у меня не было»[142]. В бурно развивающейся послевоенной индустрии шпионаж дал ему новое призвание.
Писатель Джон Ле Карре набросал психологический портрет новобранцев секретных служб:
Я понимал природу людей, которых влекло в этот мир. Я знал, что значит находиться в свободном плавании и тянуться к сильному ведомству, отвечавшему за ваши нравственные суждения и… вашу жизнь. Я знал, какие слабости манят в ведомственные объятия, снимая с нас бремя принятия собственных решений… Я был весьма растерянным юношей. Я втянулся в этот мир очень рано, и он заменил для меня все. Он словно стал мне одновременно матерью, отцом и священником и придал смысл моей жизни[143].
Блейк после войны тоже был «весьма растерянным юношей». За плечами осталась и родина, и планы религиозной карьеры, зато сохранились нравственные идеалы. Он позже отмечал, что многие сотрудники СИС были набожными католиками, а многие офицеры ЦРУ – квакерами. Двое из наиболее видных кембриджских шпионов, работавших на КГБ, – Джон Кернкросс и Дональд Маклин – получили пресвитерианское воспитание, которое мало отличалось от кальвинизма Блейка. Наверное, как и он, они предпочли доверить свои «нравственные суждения» «сильному ведомству»