– Что изменилось? – спросила Агнешка, останавливая машину. Слева виднелась будка деревенского магазинчика, у которой уже толклась разномастная бабья стая.

– В смысле?

В магазине была еда и вода. А пить хотелось. Зверски хотелось пить.

– Если он мирился, тогда почему нанял тебя? А если не мирился, то почему нанял только теперь? Понимаешь?

Нет. Сейчас Семену хотелось не понимать, а пить. Водички. Холодненькой. Сладенькой. Много. Чтобы хватило разлепить ссохшиеся вдруг губы, и по языку прокатилась, коснулась растрескавшихся от засухи десен и…

– Пойдем, – вздохнув, сказала Агнешка и выбралась из машины. Прежде чем Семен успел возмутиться – она не должна выпадать из его поля зрения, – Агнешка оказалась с другой стороны машины и буркнула: – Ствол спрячь.

Бабы у магазина уже вовсю шушукались, пересмеиваясь. Агнешка же легко, словно ребенка, подняла Семена. Поставила. Сунула руку, позволяя вцепиться в локоть, и мстительно поинтересовалась:

– Видишь, я же была права! Ты без меня не сможешь.

У него хватило сил лишь на то, чтобы кивнуть.

Варенька решила сбежать из дому, но решить оказалось проще, чем сделать. Двое, приставленных Сергеем – вот цербер же! – оказались проворны и слишком тупы, чтобы испугаться ее угроз. Или, наоборот, умны? Их лица – красные круги над белыми воротничками – не выражали ничего.

Люди-големы.

– …и будьте любезны, постарайтесь проявить немного вкуса, – капризно сказала Варенька, покачивая ножкой. Пол со стеклянными звездами ламп отражал совершенство узкой ступни, хрупкой щиколотки, в меру крепкой и полной голени. И впадинку под коленкой.

Какой коварный пол! А големы уставились на собственное отражение. Им будто бы все равно, хотя на самом деле устали. Варенька чувствовала их раздражение, упрятанное под броней пиджаков, и возмущение, и непонимание.

Подали туфельки. Примерили. Подали зеркальце. Подали чай. И снова туфельки. Зеркальце. Чай. Капризы. Голос должен быть раздражающим, чтобы и у продавцов, и у големов сводило скулы от ненависти. Ничего, Варенька вас тоже ненавидит.

Просто так.

И продолжает играть.

Потом еще бутик. И еще. Салон красоты и… маленькая дверца в массажной комнате. К тому времени големы будут слишком на взводе, чтобы не воспользоваться возможностью перекурить.

Человек-сверчок разозлится на них. Или нет? Можно потом вернуться тем же путем, и тогда никто не узнает…

А эти туфельки были милы. Ярко-красные с округлыми носами и тупыми, чуть скошенными каблуками, на которых блестели золотом крохотные бабочки.

– Возьмите, – указала Варенька на пакет. И из вредности купила еще две пары. Одна препошлейшая, надо будет подарить кому-нибудь… к примеру, Олежковой любовнице.

Той самой, из-за которой он устроил балаган.

Он сам виноват в своей смерти.

Узнать бы еще, кто его убил.

Из бутика Варенька выходила в состоянии задумчивом и даже рассеянном. Случайная мысль о пассии мертвого мужа – кстати, потом, когда узнают про смерть, надо будет заехать за теми черными туфельками от Christian Louboutin – расстроила.

И притворяться стервой не пришлось. Само получилось. Но стоило выскользнуть за дверь – големы, как и ожидалось, остались в холле – и злость исчезла.

Купив в ближайшем магазинчике мобильный с картой, Варенька набрала по памяти номер и ласково пропела:

– Привет, Семен. Соскучился? И я подумала, что соскучился. Давай встретимся, а? Нет, ну что ты… нет, я предлагаю договориться. Именно. Ты мне, я тебе. Скажи, что ты хочешь? Точнее, сколько? Я теперь богатая женщина. Очень богатая. И должна тебе сказать спасибо. Как за что? Ты же меня вдовой сделал! Нет-нет, Семен, мне чужих заслуг не надо. Мне своих хватит. Так когда и где? И сколько?