– Не будут стоять, – подстегивала ее Косых, – пшена принеси.

– Ира, – тихо звала невестку Звягина.

– Сама принеси, – командовала старуха.

Похожая на ведьму, скорченная полиартритом, лупоглазая Косых точно знала, что надо делать. Свято верила, что вот он, Зяма, дорогу к Господу проложил, а Полька, как про себя называла она Звягину, метаться еще долго будет. А если и чего похуже-то – впадет в тоску неизбывную и сгинет вслед за мужем-то. Смерть, чудилось ей, свой отпечаток оставила не на лице мертвого Зямы, а на Полинином почерневшем лице. Бросить смерти вызов Косых никогда не осмелилась бы – не ее это дело. Ее дело – соломку подкладывать да договариваться, если это возможно.

Полина Михайловна вернулась с рюмками, наполненными пшеном, по центру их были воткнуты свечи, по округлым восковым краям которых кое-где налипли желтые маленькие пшенные шарики. Звягина протянула рюмки старухе, та заворчала:

– Чего ты мне их суешь? Я, что ли, жена? Ставь теперь.

– Куда? – выдавила из себя Полина.

– Ты, Поля, из себя дуру-то не строй, – заклекотала Косых. – Никак забыла, что говорено? К иконам… к изголовью…

Звягина сделала круг по комнате, даже не догадываясь, что можно было переложить рюмку из одной руки в другую и легко поставить ее на нужное место. Расставив, вопросительно посмотрела на старуху.

– Чего смотришь-то? Зажигай.

И снова Полина остановилась в растерянности – спичек не было. Позвала было невестку, но снова вмешалась Косых, укоризненно выговаривая:

– Сама, Поля. Сама. Ты мужа провожаешь. Где у вас спички?

Звягина кивнула головой на кухню, где чем-то погромыхивала Ираида.

– Вот и возьми, моя хорошая, – вдруг подобрела Косых, и голос ее изменился. – Возьми и свечечки-то зажги.

Полина кругом обошла мужа, вошла в кухню и, уткнувшись в невесткину спину, попросила:

– Ира… Воды дай.

Увидев, что Звягина пьет воду жадными глотками, Косых довольно хмыкнула и громко спросила:

– А где Ольга-то ваша?

Ираида обмерла:

– Чья Ольга?

– Меченая… – не глядя на невестку Звягиных, уточнила старуха.

– Это ты зачем, теть Маш, Ольгу мою вспомнила? – У Ираиды Семеновны посинели губы и екнуло сердце.

– Да вон она, – спокойно ответила Косых и ткнула пальцем в окно. – Она и малой твой…

Ираида подскочила к кухонному окну и увидела феерическое шествие нарядных кудрявых «лилипутов». Ветер трепал подол Ольгиного платья, и оно облипало ее плотные ноги почти до щиколотки. От этого казалось, что девочка борется с назойливой тканью, иначе зачем бы она несколько раз подтягивала непослушное полотнище к толстым коленкам.

Вовка двигался за сестрой тенью, над головной частью которой светился кудрявый белый нимб, не послушный ветру. Личико мальчика было скорбно-выжидающее, он крутил головой, пытаясь разглядеть во всякой мимо проходящей женщине так не вовремя исчезнувшую маму.

Дети еще издалека увидели у бабушкиного дома столпившихся людей, часть из которых были черноплаточные женщины.

– У бабы гости? – спросил Вовка.

Оля не успела ему ответить, как из дома выбежала мать и бросилась в их сторону, отчаянно размахивая рукой. Девочка от неожиданности присела, ожидая традиционной в таком случае оплеухи. Инстинктивно она пыталась стать ниже ростом – может, не заметит. Ничего подобного, конечно же, не случилось. Ольгино счастье, что Вовка опередил мать и подбежал к ней раньше, чем та успела добраться до дочери.

– Ма-а-ама! – радостно заорал мальчик. – Ма-а-ама! Ты не уехала.

– Куда же я уеду-то, сыночка? Куда я от тебя уеду, мой родненький? – Ираида заразилась Вовкиными эмоциями. – Давай мама тебя обнимет. Моего мальчика. Ангел мой! Солнышко мое!