В общем движении Костю толкнули так, что он задел девочку, и она обернулась. Её лицо показалось ему неожиданно резким, не подходящим к ботинкам, и юбке, и всей школьной форме, и к бантам. Как будто лицо вырезали с какой-то другой картинки и приклеили наугад на общей фотографии школьной линейки.
Она смотрела на него сердито, хотя понимала, что он не виноват. Он быстро спросил:
– Ты новенькая?
И тут же вспомнил, что, кажется, уже видел её. Помнит он, что ли, всех девочек в своей школе?
Она ответила:
– Кто новенький? Четвёртый год здесь учусь! В «Б»-классе.
Костя учился в «В».
Музыка над площадкой затихла, как будто переводя дух перед большим рывком, – и грянула снова! Пора было становиться к своему классу.
– Я знаю, тебе купили ботинки в комиссионном! – объявил Костя, перекрикивая музыку. – Я видел их!
В лице девочки промелькнул испуг, она быстро огляделась по сторонам. Но никто больше на площадке не слышал Костиных слов – из-за музыки, – и она сразу же успокоилась и оглядела его с презрением. Бросила ему:
– Тебя не касается! – и, отвернувшись, шагнула в квадрат четвёртого «Б».
На переменах Костя старался увидеть девочку в старых ботинках. Он узнал, что зовут её Катей, но ему ни разу не пришлось назвать её по имени: сталкиваясь с ним, она смотрела так надменно, что он не мог и слова произнести. Костя не понимал, как так. Ему казалось, что они с Катей хорошо знакомы, что у них наверняка много общего, и всё потому, что ей купили его ботинки. Он не объяснил бы, почему ботинки – его, но он так думал.
Пришли холода, и Катя стала ходить в сапогах, а весной у неё на ногах было что-то ещё, наверно, из ботинок она выросла. Костя машинально говорил себе, видя её в толпе девочек: «Вот Катя». А потом перестал её замечать.
3
Про ботинки он вспомнил, только учась в университете. В общежитии студенты читали и передавали друг другу плохо изданную, на скверной бумаге, истрёпанную книгу, написанную так сложно, что Курносов, бывало, засыпал, не осилив и двух абзацев. При этом товарищи его, как он видел, были умнее и терпеливей его, они легко отзывались о прочитанном, по большей части отпуская краткое: «Сильно сказано!» – и хвалили автора: «Как угадал, какое предвидение…»
Костя Курносов силился и кое-как продвигался вперёд по книге. В ней говорилось о том, о чём он всегда подозревал: что рядом с его жизнью, в которой он ходил в школу и теперь ходит в университет и больше всего боится прослыть тугодумом, существует какая-то ещё жизнь, где ему, Косте, отведена другая, неизвестная никому здесь роль. И он там после лекций не собирал посуду с грязных столов кафе и не раздавал рекламные листовки на улице, а делал уж точно что-то другое, только нельзя было понять что. И, например, его мама, краснолицая, в висевшей из-под халата ночной рубашке, кричавшая ему: «Посмотри на себя!», была не единственной его мамой во Вселенной. Где-то, в каких-то воздушных мирах, продолжала жить его тоненькая, красивая мама, которая могла кружиться по комнате и говорить «мы с тобой».
Надо было как-то настроиться и прочитать сложную книгу до конца. Это был последний его вечер с книгой, последняя ночь. Завтра надо было принести книгу в университет и отдать одному парню, не общежитскому, – у того уже давно подошла очередь, а дальше ждал кто-то ещё.
Костя лежал в кровати на животе, уткнувши глаза в книгу, – то, о чём было написано в ней, ему было остро интересно, и в то же время авторская манера письма не давала ему читать дальше и понимать прочитанное. Костя боялся, что друзьям станет известно, что он глуп, – он осознавал себя сейчас очень глупым. Читать было отчего-то трудней, чем готовиться к любому экзамену. Косте легко давались естественные науки. В них важно было понимать, что из чего вытекает, видеть любой предмет в целом – и тогда легко и быстро можно было вывести самому какую-нибудь забытую формулу. А готовясь к экзаменам из гуманитарного цикла, он вот так же ложился на живот и клал книгу перед глазами – и впитывал, втискивал в себя то, о чём говорилось в ней. На следующий день он видел вопрос в вытащенном билете – и в памяти сразу возникало нужное, прочитанное: выходило, что он хорошо помнит именно этот вопрос среди всего остального. Ненужного же ему на экзамене сейчас уже не существовало, точно вчера он не читал о нём. И он никогда не спрашивал себя после экзамена, помнит ли он то, что ему пришлось отвечать. Это никогда не было важно.