– Я не могу этого вынести! – воскликнул снежный болван. – Точно она высовывает мне язык.

Зимняя ночь была длинна, но снежному болвану она не казалась такою. Он стоял погруженный в думы. Эти думы замерзали и трещали.

Утром окна в доме замерзли и образовали затейливые узоры. Узоры затянули окно и скрыли милую печь от глаз снежного болвана. Зато он трещал и стучал на славу. Мороз был такой, что снежному болвану осталось только радоваться. Но он не радовался; он тосковал по печке.

– Это плохая болезнь для такого франта, как ты, – сказал старый пес. – У меня она тоже была, но я ее перенес. Ох, будет перемена погоды, опять ногу ломит.

Погода действительно переменилась. Наступила оттепель. Снежный болван стал слабеть. Он не охал, не жаловался, но таял как свеча и, наконец, развалился. На том месте, где он стоял, осталась торчать палка, около которой дети и слепили его.

– Теперь я вполне понимаю его глубокую душевную тоску, – сказал старый пес. – Ведь в нем заключалась метла трубочиста. Это-то и томило его. Понимаю, понимаю.

Скоро не стало и зимы.

Пес продолжал хрипеть, а девушки гуляли и пели:

Вечером, когда в узких улицах большого города начинало уже темнеть и солнце золотило только небольшие промежутки между трубами, слышался то там то сям странный звук, похожий на удар церковного колокола. Но звук этот слышался только одно мгновение. Шум экипажей и людской говор заглушали его.

– Вот звучит вечерний колокол, солнце заходит, – говорили обыкновенно.

Те, которые жили в предместьях, где дома, окруженные садиками и палисадниками, стоят дальше друг от друга, могли еще долго любоваться красивым вечерним небом. Звук колокола раздавался еще отчетливее. Казалось, он исходил из глубины благоухающего леса. Люди смотрели в ту сторону и невольно задумывались.

От времени до времени люди спрашивали друг друга:

– Что это за странный своеобразный звук? Точно церковь стоит в лесу. – Не пойти ли нам посмотреть?

Богатые поехали, а бедные пошли: но дорога показалась им необычайно длинною. Когда достигли опушки, где росли тенистые деревья, то нашли, что здесь очень хорошо, и расположились отдохнуть. Один кондитер раскинул палатку, другой – повесил над своей палаткой колокол. Но колокол этот служил только вывеской. Он был обмазан смолой для защиты от дождя и не имел языка. Возвращаясь домой, публика находила, что в прогулке было очень много поэзии, что гулящие углубились в лес, прошли его насквозь и постоянно слышали звон колокола. Но там им казалось, что он звучал со стороны города. Один сложил даже песню, в которой сравнивал странный звук с обращением матери к любимому дитяти. Мелодия к этой песне подделывалась под колокольный звон.

Слухи о странных звуках дошли до короля. Он очень этим заинтересовался и обещал тому, кто откроет источник звуков, титул «Всемирного звонаря», хотя бы звуки исходили не от колокола.

Многие для исследований отправились в лес, но только один вернулся с объяснением до некоторой степени правдоподобным. Он говорил, что звук производит сова, которая сидит в дупле большого дерева и колотится о дерево головой. Но голова ли совы или дерево производит этот звук – наблюдатель объяснить не мог. Он получил титул «Всемирного звонаря», и каждый год писал сочинения, от которых люди ничуть не стали умнее.

Настал день конфирмации. Пастор говорил прекрасную и прочувствованную речь. Конфирмующиеся были глубоко тронуты. День этот имел для них великое значение: из детей они превращались во взрослых. Детская душа должна была вдруг перелететь в разумного человека.