Я как-то уже рассказывала, что первой книгой, которую я, помнится, еще не умея читать, с интересом листала, была вовсе не тоненькая книжка-картинка с детскими потешками, как можно было бы предположить, а увесистый том в темном кожаном переплете, найденный на полке в кабинете дяди Алессандро – точнее, двоюродного дедушки по материнской линии, университетского профессора акушерства и гинекологии[12]. Он к тому времени уже вышел на пенсию и больше не преподавал, но по-прежнему имел врачебную практику и в лечении бесплодия слыл поистине волшебником. Кабинет его был увешан фотографиями младенцев с благодарственными надписями, а город наводняли малыши, о которых в нашей семье говорили: «Этот родился у дяди Алессандро». Я была абсолютно уверена, что все это его дети, и недоумевала, как он, холостяк, ухитрился «родить» их без жены и почему не жил с ними.
Сообщница-горничная, особа весьма любопытная и так же, как я, заглядывавшаяся на иллюстрации, прочитала мне название тома: «Тератология»[13]. Рисунки изображали уродливых младенцев, детей с одним глазом посреди лба, с перепонками на руках или ногах и так далее, вплоть до невероятного количества самых разнообразных сиамских близнецов.
Небольшая квартирка и примыкавший к ней кабинет, где дядя принимал пациентов, располагались на верхнем этаже в доме моих дедушки и бабушки, окруженном фруктовым садом. Помимо научных текстов вроде «Тератологии» там, спрятанная чуть надежнее, хранилась и богатейшая коллекция романов, обнаруженная, впрочем, лишь полвека спустя, когда дом пошел под снос, и открывшая мне другую, весьма неожиданную сторону личности дяди Алессандро.
Можно ли реконструировать характер человека по списку книг, выбранных им для чтения, или, например, по кругу его любимых тем? В романе Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой» первая комната «Наутилуса», которую невольному гостю, Пьеру Аронаксу, показывает капитан Немо – библиотека. Она вмещает двенадцать тысяч томов, тщательно отобранных загадочным капитаном, прежде чем тот опустился на своей сверхтехнологичной (по тем временам) подводной лодке в морские глубины и оборвал последние связи с человеческим обществом. Научная, философская, художественная литература на всех языках (очевидно, знакомых капитану). Однако, отмечает Верн, здесь не нашлось бы ни единой работы по политической экономии – предмету, доступ которому на борт был, похоже, строго воспрещен. Зато были шедевры древних и современных мастеров, «все то лучшее, что создано человеческим гением в области истории, поэзии, художественной прозы и науки, начиная с Гомера до Виктора Гюго, с Ксенофонта до Мишле, с Рабле до госпожи Санд…»[14], а также, разумеется, множество текстов по механике, баллистике, гидрографии, метеорологии, географии, геологии… Подобный список лучше любой другой детали раскрывает характер капитана Немо не только профессору Аронаксу, но и читателям романа.
В доме моих дедушки с бабушкой по маминой линии было заведено писать на титульном листе книги дату покупки и имя владельца, а после прочтения там же, на титульном листе, – пару оценочных строк в предостережение тем, кто тоже захочет ее прочитать. Мой дед Джованни в этих суждениях всегда бывал строг, тогда как заметки его брата Алессандро обычно оказывались куда снисходительнее. А ведь в детстве простаком, покупавшимся на каждую небылицу, был именно Джованни! Алессандро, семью годами старше, рассказывал ему самые невероятные истории – и тот верил! Что, например, если посадить на садовой клумбе куриные когти, которые кухарка, прежде чем сунуть птицу в печь, обрезала и выбрасывала в навозную кучу, вырастут цыплята. Сперва малыш старательно извлекал эти бренные останки, а после столь же усердно закапывал их, провоняв навозом весь апельсиновый сад, включая увитую плющом беседку, где его мать угощала подруг чаем. Или вот однажды Алессандро взял младшего брата на прогулку и, встретив свинопаса со стадом (что в конце XIX века особой редкостью не было), на вопрос Джованни, который никогда раньше свиней не видел, что это за звери, с усмешкой ответил: «Обезьяны». Когда же, вернувшись домой, радостный малыш рассказал о неожиданной встрече отцу, его подняли на смех, как последнего дурака: «Обезьяны в Сассари! Да тебе какую чушь ни скажи, ты все проглотишь! Ну и растяпа, ну и простофиля!» Похоже, основным принципом воспитания в этой семье всегда был сарказм по отношению к младшим.