Сильвия отреагировала мелодичным смехом.

Пройдя всю улицу Сент-Оноре, я предложил поймать такси – или, на худой конец, сделать знак Нино, который покорно следовал за нами в «Пежо» со скоростью около двух миль в час (не в машине «ФАМА», отметил я). Но Сильвия, полная энергии, настояла, чтобы мы и остаток пути проделали пешком.

Перед тем как перейти через Сену по мосту Нёф, мы присели на скамейку, чтобы перевести дух. Отсюда город являл собой целую Галактику, разбегающуюся в бесконечность.

Мы были совершенно одни, и я гадал, поделиться ли с ней своими спутанными мыслями и переживаниями. Достаточно ли хорошо мы друг друга знаем? В этом я еще не был уверен. Однако решил рискнуть.

– Сильвия, ты всегда так плачешь, когда слушаешь «Травиату»?

Она кивнула.

– Мы, итальянцы, сентиментальный народ…

– Американцы тоже. Но знаешь, я заметил, что происходящее на сцене находит у меня отклик потому, что имеет параллели в моей собственной жизни. Театр для меня – это своеобразный способ вспомнить свои былые переживания.

По ее глазам я видел, что она меня прекрасно понимает.

– Ты ведь знаешь про мою мать?

– Да.

– Знаешь, сегодня, когда врач на сцене объявил, что Виолетта мертва, я невольно вспомнила, как те же слова произнес мой отец о маме. Хотя… Чтобы вспомнить это, мне не требуется никаких театральных предлогов. Я по-прежнему ужасно по ней тоскую.

– А как с этим справился твой отец?

– Да никак. Прошло уже почти пятнадцать лет, а он все еще прячет голову в песок. Иногда мы с ним говорим по душам, но по большей части он весь в работе. Сидит у себя в кабинете, отгородившись от людей.

– И от тебя в том числе?

– Думаю, от меня – в первую очередь.

Я подумал, не слишком ли тяжела для нее эта беседа. Но она вдруг сама разговорилась:

– Я была совсем маленькая и не могла в полной мере оценить ее: она была первой женщиной-редактором «Ла Маттины», была предана делу социальных реформ и очень храбрая. А этой планке соответствовать нелегко. Но я думаю, мама была бы довольна тем, кем я стала. Точнее, кем пытаюсь стать.

Я не знал, ответить ли какой-нибудь ханжеской банальностью или высказать то, во что я действительно верил – что после смерти родители продолжают жить в душах своих детей.

Сильвия вздохнула и стала молча смотреть на другой берег реки. Я почти физически ощущал ее печаль.

– Эй, – тихонько произнес я после паузы. – Прости. Не надо мне было касаться этого.

– Ничего. Честно говоря, я все еще нуждаюсь в том, чтобы говорить о маме. А новый друг – самый подходящий слушатель.

– Надеюсь, – тихо ответил я. – То есть… я надеюсь, что мы станем друзьями.

Сильвия смутилась. Потом сказала:

– Конечно. Мы ведь уже друзья.

Она тряхнула головой, взглянула на часы и торопливо поднялась.

– Бог мой, ты знаешь, который час? А мне к завтрашнему дню еще две статьи прочесть!

– Какие именно?

– По тифу, – ответила она уже на ходу. И мы двинулись в сторону дома торопливым шагом.

– Ага, – менторским тоном изрек я. – Позвольте вам напомнить, доктор, что это название включает, по сути, три заболевания…

– Да, – моментально отозвалась она, – сыпной тиф, болезнь Брилла – Цинссера и крысиный риккетсиоз.

– Отлично, – похвалил я, кажется, невольно покровительственным тоном.

– Перестань, Мэтью! Ты что, не веришь, что я окончила медицинский?

– Угадала, – беззлобно признался я. – В это действительно верится с трудом.

Светало. Сильвия повернулась ко мне с улыбкой:

– Благодарю за чудесный вечер.

– Да ты что? Это я должен тебя благодарить!

Возникла неловкая пауза. В обычной ситуации мы бы сейчас попрощались и разошлись. Но вместо этого Сильвия робко заметила: