Тавил безотчетно дрожал, каждая клеточка его тела словно корчилась на углях от пережитого страха. Он не помнил, когда закрыл глаза, но это было определенно до лица. Лицо пялилось на него через стекло окна, пока поезд мчался мимо, всего какую-то секунду, не то мужское, не то женское, но явно человеческое – в этом Тавил был совершенно уверен. Тело при лице тоже имелось – пухлое и белое; темя лысое, только пара прядей осталась; рот распялен от удивления, а там, где полагается быть зубам, влажно поблескивают мясистые розовые десны.

Видения оказалось достаточно, чтобы Тавил решил: с этим давно похороненным миром ему все ясно, можно отчаливать. Однако, обернувшись, он обнаружил, что дыры, через которую он сюда свалился, больше нет. На ее месте сверкала белая кафельная плоскость – нескончаемый, неразличимый узор по всему тоннелю, докуда хватало глаз. Всякий лом и мусор, которым был усыпан пол у устья дыры, тоже куда-то пропал.

Тут-то Тавилу и открылась истина этого места: он глубоко под землей. Мускулы рук и ног, героически одолевшие спуск, от перенапряжения свело судорогой. И не хватит никаких известных человеку мер и весов, чтобы оценить величие земной толщи между ним и поверхностью. Между выдохшимся желтым воздухом Здесь, Внизу, и свежестью ночного тумана Там. Между вечным искусственным светом и текущей сквозь время тьмой.

Он в ловушке. Пойман. Самым диким и чудовищным образом. Как в гробу, в саркофаге, в могиле. Тавил кидается скрести кафель, не обращая внимания на то, что ногти ломаются и пальцы размазывают по белой тверди кровь. Он кричит, не думая о том, слышит ли его кто-нибудь; услышат, так, может, выкинут отсюда как обнаглевшего Бездомного.

– Помогите! Помогите! – вопит он.

В промежутке между двумя отчаянными всхлипами ему слышится эхо по ту сторону стены. Словно шепот в потайном вентиляционном канале. Зов о помощи – такой же, как у него. Тавил умолкает и вслушивается. Там тоже скребутся, и сердце у него радостно кидается на ребра: это Прия пришла наконец его спасти!

Он стоит, вперив взгляд туда, где был тоннель наверх (лицо мокро от слез, тело кидает туда и сюда от рваного, прерывистого дыхания), когда прибывают черви. Он их даже не замечает, пока один не обвивается, сильно сдавив, вокруг ног. Падая, Тавил успевает заметить их длинные, белые, механические тела. А потом голова его ударяется об пол, и остается только тьма.

Он очнулся на кровати в маленькой комнатке с полом в форме ячейки пчелиного улья. У одной из дальних стен стояло кресло, между ним и кроватью – квадратный стол, а на столе – книга поистине гигантских размеров. Тавил оперся на локоть и дрыгал ногами, пока не сумел наконец сесть. Еще некоторое время он усердно тянул шею, чтобы прочесть название на обложке – «Книга Машины».

Страницы внутри оказались тонкие и шелестящие, почти прозрачные, так что если придвинуть лицо совсем близко, видно, как на другой стороне шевелятся пальцы. Вся бумага сплошь покрыта цифрами и словами, такими крошечными, что у Тавила заломило глаза от старанья их разглядеть.

Свет в комнате горел неяркий, но и не тусклый; Тавил поискал источник, но ничего не нашел. Свет просто был. Как и жужжание, которое ощущалось каждой частицей тела, будто оно шло изнутри. Тавил встал, и волосы у него на макушке коснулись потолка, мгновенно вызвав безотчетное, но на удивление стойкое ощущение, что тут нужно все время пригибаться, иначе потолок упадет тебе на голову. Всего несколько шагов, и вот она – противоположная стена… Слишком уж эта комната похожа на клетку. Все в ней такое идеально герметичное, окукливающее.