– Отец меня не отпустит. Я должна стать шаманкой, когда он умрёт.

– Ты ничего ему не должна, – его голос стал более жестким.

– Должна. Наш народ жил так веками! Если я попытаюсь уехать с чужаком… – возникла пауза. – Отец изведёт нас в могилу. Он силён, его связь с миром духов крепка, к тому же, ничего и никого не боится.

–Бред, я люблю тебя, ты любишь меня. Мы должны быть вместе. – Доуз прижал Ангораиву к себе. Он почувствовал, как внутри него бурлит гнев, размером с колючий и горячий океан.

На следующий день ему пришло послание от отца Ангораивы, что вечером состоится всеобщее собрание по поводу его пребывания в деревне. Принудительная просьба явится или уехать прочь.

Когда солнце зашло, костёр снова полыхал на той поляне, где давеча происходил ритуал посвящения. Вароитэ вновь собрались тем же составом. Ангораива стояла по правую руку от своего отца.

– Честные жители, родные вароитэ. Сегодня, у меня для вас печальная весть. Наш друг, к которому мы успели привязаться и даже полюбить… Не тот, кем кажется, – стоящие вокруг вароитэ зашептались, а кто-то громко охнул. – Он зверь в человеческом обличии.

Шаман громким суровым голосом вещал, при этом обильно жестикулируя.

– Проклятый судьбой убийца сейчас же должен покинуть нашу деревню. Во время ритуала, духи показали мне истину. Его кожу покрывает жесткий чёрный мех, а когти так крепки и остры, что вырывают куски плоти из таких, как вы и я. Его жёлтые, горящие в ночи глаза, жаждут крови, а сердце не знает пощады!

Доуз молчал, опустив глаза в землю.

– Ты должен уйти и не возвращаться. Мы мирный народ и были к тебе приветливы, приняли, как почетного гостя, чуть не сделав родным. Уходи без войны. Или же навеки упокоишься в земле, – шаман зажал пальцы в кулак, а остальные вароитэ достали из-под своих одежд ножи.

Доуз поднял глаза.

– Умоляю тебя, отпусти со мной Ангораиву, – сказал он.

– Нет! Это невозможно! Моя дочь станет шаманкой. Она не убежит на чужбину с чужаком.

Доуз почувствовал, как в груди что-то закололо и заскреблось, а потом, его тело поразила ужасающая боль, будто мышцы решили вскипеть. Он надеялся, что успеет уговорить отца Ангораивы благословить их союз и дать спокойно уйти прежде, чем зверь возьмёт над ним верх. Доуз взглянул на возлюбленную и сказал:

– Прости меня.

И начал он оборачиваться в зверя. Кости защёлкал, зубы заклацали. Человек будто выворачивался на изнанку. Кисти Доуза превратились в смертоносные зверины лапы с когтями, не уступающими мощью медвежьим. Сотню острых зубов белой паутиной покрывала слюна. А ясные доселе глаза его, загорелись ненавистью, столь тёмной, как у отчима, решившего покончить с потомством чужака. Тлеющий огонёк любви к Ангораиве, потух, под поток нечленораздельной ярости.

Одним ударом зверь оторвал голову шамана, оставив безобразные куски остатков шеи, торчать из туловища. Схватил челюстями безжизненное тело, мотая из стороны в стороны, как изорванную половую тряпку. Закончив с шаманом, зверь соприкоснулся взглядом с Ангораивой, навсегда изувечив её рассудок. Не тронув девушки, он бросился за следующей беспомощными жертвами.

Закончив кровавую жатву, зверь издал истошный вопль, в котором слышалось: «Всё это ради тебя».

Мари сладко спала. Ей снились горы. Покрытые густым лесом, населенным орлами, косулями, ежами и лисицами, эти великаны, белыми шапками царапали бугристые белые облака. Мари овладело странное чувство, никогда раньше не посещавшее её – конфабулятивная ностальгия. Ей казалось, что когда-то давно, будучи маленькой девочкой, она вместе с семьей ездила на море, и отец, падкий на приключения, оставив маму нежиться на обточенной временем гальке под ласковым курортным солнцем, взял её с собой, посмотреть на этих титанов планеты Земля. Правда, она не могла вспомнить лиц, ни матери, ни отца, как будто они должны были вот-вот всплыть перед глазами, но всё никак не проявлялись.