От ломки – то ли бунт, то ли тоска
пугает, как кармическая карта.
Тропой Морфея ходит по ночам
по закоулкам сна и сновидений
и раздирает, во весь глас крича,
утробу мозга нерождённый гений,
не ведающий, что отныне строфы,
стократным эхом в небе отзываясь,
вернутся наземь, где стоят голгофы,
куда крест будет несть не озираясь.
3
Оксане Шимановской (Семенюк)
Стихи мои поют без нот,
по слуху, наугад, на ощупь…
Из сердца жизнь их достаёт
и устилает – словно роща
листвой в осенний солнцепад
уставшую от родов землю —
мою судьбу… Локрийский лад[2]
щемит в словах… Их звукам внемлю…
А может, им дано поднять
такие атомные взрывы,
что дух безверья двинет вспять,
вскрывая Вечности нарывы?!
А может, им дано мести
конюшни авгиевы – души,
чистилищем стать для земли,
вбирая глупость вездесущих?..
И среди тысяч грешных тел
на ощупь, наугад, по слуху —
пока мой стих не омертвел —
я прислоняюсь к жизни ухом,
глазами, сердцем, жилой, нервом…
Лишь в запредельной вышине
в моём свиданье с Богом первом
отдамся Вечной тишине.
Тель-Авивские вариации
1
Люблю тебя, мой Тель-Авив!
Гулять по улочкам пустым,
Когда в душе любви прилив,
И перезревших чувств отлив,
И шторм в подкожной бухте…
Люблю ночной твой мягкий бриз,
Прохладу в дом несущий,
Плеск тихий волн и кипарис,
Уснувший в лоне лунных риз,
Закутанный, как в юхте.
Люблю прибой, толкущий брег,
В лицо – плевки солёных волн —
Скитальцев моря, как абрек,
Неустрашимых, их набег
На пирс, разлёт на кнехте…
Валентина Бендерская
Мой Тель-Авив, уже родной!
Трепещет сердце в платье,
Когда лечу к cебе – домой,
В шум окунаюсь с головой —
Он день и ночь на вахте!
2. Улица Буграшов
К морю шагаю по линии Буграшов.
Пятидесятый размер —
Шорты на мне, наизнанку шов
Майки в полоску… Сер,
Вида невнятного и неопрятного —
Брусчатый гобелен…
Да неприглядна для глаза залётного
Старость потёртых стен.
А я шагаю свободно, и дорог мне
В меру горбатый наст,
Ставни из прошлого, прошлая жизнь в окне —
Невозвратимый пласт…
Тянутся к небу, собою любуются,
Чтя городской кряж,
Новые башни, держа фасон улицы,
Носом уткнувшейся в пляж.
Видные домики – чистые, гладкие,
Только совсем другой
Стиль оголяется: нищий загадками
И, к сожаленью, немой…
Масада
В земле природы обветшалой,
Покрытой пылию веков,
В расщелине годины шалой
С прозреньем веры запоздалой
Утихли натиски врагов.
Солёно-горькая водица,
Разлом заполнив до краёв,
Туркизом призрачным искрится,
Манит, но ею не напиться,
Не напоить земли покров.
В сей чаше ветры одичали,
Здесь ненасытная беда
Со злом трагедию зачали,
Здесь слёзы высохшей печали
Окаменели навсегда.
На свидание к Нерею
1
Этот плеск политонный,
Этот гул моногамный[3]
Архаичного лада
Несмолкающих волн
Исполняет бессменный
В темноте инфернальной,
Как и в звёздном каскаде,
Дирижёр Орион.
Я к Нерею пришла
За его вдохновеньем.
На до блеска натёртый
Песчаный паркет
Солнце ночи – Луна —
Разливалась свеченьем,
Наблюдая за мной
В одноглазый лорнет.
Я – единая, кто
В вечер праздника Песах
Не читала молитв.
На концерте стихий
В полулетнем пальто,
Как участница в пьесах
Первожёнки Лилит,
Примеряла палий.
Но блеснул Орион
Обаяньем трёхзвёздным,
И живая туманность
Меssiеr сорок два[4]
И Нерея озон
Этим вечером поздним
Искупили превратность
Ушедшего дня.
2
День сникал… За горизонт,
Будто там Светила кладки,
Баал-Хаммон тащил свой зонт[5]
Из лучей дневной укладки…
Усмиряла моря плач
Золотистая пелёнка…
Кромки тонкая филёнка
Крала солнца лысый мяч.
Огибая ветра ток,
Воровству дивясь воочию,
Тени падали на бок,
Приземляясь тёмной ночью…
Лишь довольно, свысока
Перемигиваясь взглядом
С изумрудом маяка,
Месяц рог поднял над кладом…
3
Ужом скользя за горизонт