Да, кивнул я, закрыв глаза и попытавшись вообразить всю сцену. С генералом следует обойтись как с дорожным инспектором, взявшим у меня купюрку в обмен на снисходительность. Изложить предложение прямо, просто, в доступной форме, дружелюбно мерцая глазами.

Я не выдержал и срочно сделал себе вторую кружку кофе. Выпил ее большими жадными глотками. Металл был горячий, губы жгло, я дул, отплевывался, но не остановился, пока не выхлебал все. И тут же закурил сигарету. На жаргоне поедателей ядов это называется «догнаться». Запустить в организм сначала один яд, потом сразу другой.

Теперь дальше: смотреть – только в глаза! Улыбаться или нет? Там видно будет. Какую-нибудь шуточку нужно ввернуть обязательно. Но не сразу. Иначе генерал подумает, что я перед ним заискиваю. Жестикуляцию дадим энергичную, но умеренную.

Стенное зеркальце было совсем крошечное – мне приходилось вплотную приближать к нему лицо, чтобы увидеть свое отражение и составить мнение о том, убедителен я или нет.

Будет ли убедителен человек, с которого падают штаны и ботинки? Мальчишка-арестант, похожий на позорного, несмешного клоуна из дешевого шапито? Вдруг генерал увидит перед собой не бескомпромиссного, жесткого капиталиста, а жалкого небритого юнца с торчащими волосами?

Каждые несколько минут я слышал со стороны двери легкий скрип и стук – это открывалась заслонка, и через забранную толстым куском прозрачной пластмассы дыру на меня смотрел дежурный вертухай.

Безусловно, перед тем как пойти на разговор к Зуеву, я должен выпить три или четыре кружки кофе. Пусть я буду выглядеть возбужденным. Пусть дрожат руки и голос. Ничего страшного. Каким же еще должен быть мальчишка, урвавший где-то куш и предлагающий взятку большому милицейскому начальнику?

Неужели ты не понимаешь, генерал, что я все равно дам тебе денег? Если не тебе, так твоим подчиненным. Или подчиненным подчиненных. Вассалам твоих вассалов. Среди вас обязательно найдется какая-нибудь скотина, которая возьмет у меня деньги и облегчит мою участь. Предаст всех вас, за купюры. И такую мразь я буду искать активно, но осторожно, тщательно, неустанно – пока не найду. И мой босс будет искать. Адвокаты, друзья и покровители тоже поищут. Я ведь сделал свои деньги не один, на необитаемом острове. Я встроен в систему, и она поддержит меня.

Зря, товарищ генерал, ты так со мной обошелся! Я делаю деньги не для того, чтобы проматывать их по Ниццам, Барбадосам и прочим Флоридам. Я сладкого не люблю. У меня и загранпаспорта нет. Никуда не езжу. И не уеду. Деньги на ветер не спущу. Отберешь их все – я заработаю новые. Не волнуйся, Зуев. Капиталы были и будут вложены здесь же, в моей стране, у тебя под носом. Мои деньги останутся в России, потому что я хочу, чтобы у моих внуков было много умных и интересных друзей и единомышленников, говорящих на одном с ними языке! Так что я не мразь, не подонок. Ты ошибся, генерал. Возьми деньги и отпусти меня домой. Так – в клятвах, в сомнениях, в тумане лишних мыслей, в муках совести – прошел мой первый полный день в следственном изоляторе.

Ha тюрьму мне наплевать. Я силен и крепок. Слишком крепок для лефортовских казематов – стерильных, как роддом. Это стало ясно уже на третий день.

Тюрьма, впечатлявшая бородатых классиков русской литературы, на поверку оказалась санаторием. Здесь мне ежедневно давали кашу, сваренную на молоке. Желали спокойной ночи. Принесли каталог книжек местной библиотеки. На прогулку – со второго этажа на четвертый – возили в специальном лифте. Лифт надвое разделяла толстая стальная сетка. В одной половине находился конвоир, в другой – я.