– Но не в Баку мы с вами живем. Не при донецком угле. Электростанция? Что она жрать будет?

Директор-распорядитель на равных ему отвечал:

– Торф, Василий Михайлович.

– Да как его в топки затолкаешь? Да и хорошо ли разведано – много ли его?

– Много, Василий Михайлович. Я не зря геологам платил.

Сын не обращал на отца внимания. С неудовольствием, но старый хозяин, недавний гроза этого кабинета, прислушивался.

– Сами знаете, Савва Тимофеевич, торфы наши – не мазут, не антрацит…

– Вот! Как сделать его лучше мазута и антрацита – думайте. Думайте, главный механик! Котлы, топки, турбины, рассчитанные на торф, закажем в Германии или в Швейцарии. Коль сами делать не научились…

Директор-распорядитель, ломая спички, гневался, но не на главного механика – на российскую неповоротливость. Он в упор спрашивал:

– Возьметесь за это дело, Василий Михайлович? Помощники – вот они из Императорского училища, – указал на троих молодцов, у которых и усишки-то едва пробивались.

Тимофей Саввич прекрасно знал осторожность своего любимца. И не ошибся. Завидев старого хозяина, Кондратьев встал, единый из всех, шагнул навстречу и поклонился. А молодому сказал, что и следовало:

– Подумать надо… Не привык я вот так-то круто…

Он потирал вспотевшую лысину и взглядом спрашивал совета у прежнего хозяина. Но тому было не с руки вступать в беседу при посторонних. Да и сын наконец-то решил заметить отца, императорских молокососов отпустил, а потом и самого Кондратьева, наказав:

– Думайте, Василий Михайлович. Но не слишком долго. На все расчеты и соображения отпускаю месяц. Не больше.

Бочком-бочком прошел мимо старика главный механик, и сам уже не молод, наверное, с облегчением закрывая дверь кабинета. И только тогда бизон вышел навстречу отцу:

– Здравствуйте, папаша. Как поживаете?

Все-таки взял под локоток и проводил к столу, усадил в хозяйское кресло. Не дедовское, а уже новое, которое при каждом неосторожном движении волчком вертелось. И Тимофей Саввич недовольно ответствовал:

– Поживаю, слава богу. Ты-то не слишком зарываешься? Кабинеты новые, новые инженеры, электростанции… Не пролетишь?

Бизон папиросу все-таки притушил в пепельнице, которую держала на коленях вырезанная из кости баба. Раньше такой нечисти, ни табака, ни голых баб, здесь и не видывали. Тимофей Саввич невольно сплюнул в сторону. Изыди, мол! Сын, конечно, знает, что отец целый день мотается уже по цехам, вроде как ревизию проводит. И отвечает с укором:

– Не надо за мной досматривать, папаша. Я не пролечу никуда. Прирост капиталов идет каждый месяц. За год уже почти удвоилось. В декабре будет общее собрание пайщиков, я там подробнейший отчет дам.

Вот так: прежний хозяин – всего лишь пайщик… А новый строит электростанции, прежде невиданные домины для рабочих, которые и казармами-то называть несподручно, какой-то Народный дом затеял… Народ, вишь, ему подавай! Это фабра-то народом стала?

Но Тимофей Саввич погасил в себе злость и спросил о чем надо:

– Зиновея-то как? Когда ждать внука? Торопитесь, гляжу…

Мать говорит еще откровеннее, а он так, немного. Без слов все ясно. Шестой месяц после свадьбы, а пузо у Зиновеи уже до носа, как мать докладывает, она-то почаще бывает у сына. Дуется бизон, но рассказывает, откуда на шестом месяце берутся детки. При своем фабричном и домашнем хозяине мать попрекала: «Эко! Лучший жених на Москве, а его присучальщица присучила! Бесприданница и разведенка, украденная у недотепы-родича…» Тимофей Саввич и тогда-то не снизошел до бабьих наговоров, а сейчас чего бельишко перемывать? Они с матерью в Усадах сели, он здесь, в особняке дедовском. Все наособину, можно бы и не ругаться, но страх-то отцовский должен быть?