– Не кричи, пожалуйста… Ну что ты кричишь!

– А чего ж бояться-то? В доме жить, да уж не сметь и слово сказать – очень даже удивительно. И что обидно, так это то, что приказчиков вы предпочитаете, а меня не предпочитаете.

– Полно, кто тебя не почитает! Ты уж и так всего меня в руки забрала, а я только об одном прошу, чтобы тени-то на меня было поменьше.

– Странное дело, как вы этой самой тени боитесь. Все тень да тень. Девушки нынче не боятся, а вы боитесь.

– Ах, какая ты, право!

Трифон Иванович опять покрутил головой.

– Не нравлюсь, так и меня по шее гоните. Старика-то такого, как вы, всегда найду.

– Зачем же гнать? Я не об этом…

– А не об этом, так и разговаривать нечего. У нас разных нужных разговоров пропасть, а вы о пустяках… Не хотите ли малинки сушеной? Это даве приказчик Василий принес. Ему прислали из деревни гостинцу, а он половину нам принес. Ах, какой учтивый и обходительный человек этот Василий!

Трифон Иванович широко открыл глава и как-то перекосил рот.

– Чего вы?.. – спросила его Акулина. – Уж не хотите ли ревновать? Смотрите у меня! Я этого терпеть не могу.

– Да нет… Зачем же он ягоды-то?..

– Даме услужить захотел. Все-таки ведь я теперь на манер хозяйки. Вот, Трифон Иваныч, уж вы там как хотите, а к Рождеству ему надо жалованья прибавить.

– Ну, уж это ты, Акулина, оставь! Это не твое дело! – вспыхнул Трифон Иванович.

– Нет, мое… Кто меня предпочитает, тому и надо прибавить, чтобы в пример прочим, которые ежели неуважительные.

– Ну уж, пожалуйста…

– Ничего тут «пожалуйста»! Стало быть, вы меня не любите, коли не хотите этого сделать.

– Бога ради, тише.

– Да я и так тихо. Что вы, в самом деле!.. Да… Василию прибавить, а Андреяна отказать от места за непочтительность ко мне.

– Нет, уж ты, пожалуйста…

– Насчет Андреянова знать ничего не хочу! Или я, или он, так вы и знайте… Я у дверей прислушивала, так что он про вас и про меня говорил, ежели бы вы знали! Это просто ужасти! И что старый-то вы пес, и что я сама псовка, и что вам теперь крышка будет из-за того, что вы меня ключницей сделали. Ужас, что говорил. Она, говорит, теперь подберется к его лавке, да и лавку-то разграбит. До Рождества пусть служит, а с Рождества долой его. И чтобы об этом завтра же ему сказать.

– Акулинушка! Послушай… – вскинул на Акулину умоляющий взор Трифон Иванович.

– Знать ничего не хочу! – отвечали Акулина. – А вы его не откажете завтра, так я сама его откажу.

– Нет, уж этого ты не посмеешь!

– А посмею… Вот увидите… А не будет уходить, так кормить его не велю Анисье. С остальными приказчиками вы там как хотите. Хотите – гоните их, хотите – оставляйте, хотите – прибавляйте им жалованья, хотите – убавляйте, а чтобы Андреяна по шее. Иначе я сама уйду.

– Да полно, угомонись ты!

– Нечего мне угомониться. Да вот еще что… Завтра я приду к вам в лавку, и мне чтоб шубу лисью купить. Приду в лавку, и пойдем мы вместе шубу покупать.

– Ты, бога ради, в лавку не ходи.

– Нет, приду.

– Зачем же ты хочешь еще тень на меня наводить? Мало тебе, что навела на меня тень перед приказчиками, ты еще хочешь навести тень и перед соседями по лавке.

– Не желаю я об вашей тени и разговаривать! А в лавке мне у вас быть надо. Я хочу кухарке Анисье ситчику на платье к празднику выбрать и подарить.

– Да ведь Анисья сегодня только и в кухарки-то к нам пристала.

– Ничего не обозначает. Она моя землячка, и даже мы в сватовстве с ней приходимся. Чего вы ситцу-то жалеете! Она через это самое будет наша верная раба, будет подслушивать, что приказчики про нас говорят, и нам рассказывать.