Я не сдерживала себя в выражениях и, собственно, не собиралась — это мой стиль и моя правда. А они пусть варятся в собственной лжи.

Гордо обойдя кобеляку, что, кажется, даже оскорбился из-за моего заявления, я пошла в сторону выхода. У порога одиноко валялась розовая туфля — и как я сразу ее не заметила?! Хорошенько пнула смешную преграду и вышла из душного помещения.

Внутри все горело от несправедливости и предательства, но я уверенно держалась. Шаг за шагом, твердо и с улыбкой, я двигалась к своему «Фордику».

Мне станет легче. Быть может, не сразу, но я определенно избавилась от предательского груза, не допустив при этом фатальных ошибок.

— Софа, ну подожди, у меня дома камеры, давай все проверим... — спешил догнать меня полуголый Волков.

Соседи по элитному дому с интересом наблюдали за сыном депутата, а мне было лишь смешно, потому что плакать я точно не собиралась.

— Волков, сделай одолжение, отвали навсегда, потому что с этой секунды ты — падаль, не достойная моего внимания, — подмигнув на прощание, я села в машину и дала по газам, оставляя «счастливую» парочку наедине.

И если на публике я держалась, то в пробке нервы на секунду сдали, но плакать я точно не стану. Незачем. Оно того не стоит.

Все эти его: «Люблю, Кудряш, ты меня покорила с первого дня, как же я тебя хочу, только о тебе думаю...» Лицемерная ложь!

Жаль только, что я на это повелась, подобной ошибки больше не допущу. Стыдно стало, что вчера так страстно целовалась в такси с доступным для любой юбки мужиком и еще не ведала, какую подлянку эта парочка подготовит мне наутро. Что радовало — я испытывала сожаление лишь при воспоминаниях о наших поцелуях. Самое ценное я оставила при себе.

Припарковав машину, пулей направилась к подъезду. Внутри все продолжало бушевать от злости, хотелось что-нибудь швырять, ломать, орать во всю силу легких...

Войдя в квартиру, я начала наматывать круги по просторной гостиной, пытаясь хоть немного успокоиться.

Я ему, значит, с учебой помогала, рефераты, конспекты за него писала — хотя эта падаль на курс старше меня, но в голове пустота, а он... Дура! Какая же наивная дура, не видела очевидного — Волков только в постель меня затащить хотел. За месяц не смог уломать и переключился на доступное тело. Алкоголь? Я должна все понять и простить из-за его нетрезвого состояния? Ни за что! Да пошли они все! Предатели! Пустышки! Кобели!

Взор привлек желтоватый конверт, лежащий на тумбе, который вчера так бережно обнимала мама. И папашка мой был предателем, таким же сладкоголосым вруном, как и Стас. Схватив небрежно конверт, я достало письмо и, все еще злясь, начала читать:

«Моя Светлана, мой свет... столько лет прошло с даты нашего знакомства, а я все так же ясно помню твою невинно-добрую улыбку и скромный взгляд. Мне о многом хотелось бы тебе написать, но я прикован к больничной койке и в силах сказать лишь самое главное. Я люблю тебя. Всегда любил.

Только сейчас я понимаю, что не могла ты мне изменить в тот роковой день. Перед смертью мне хочется в это верить. В ту минуту во мне пылали ревность и обида, впрочем, как и всегда. Я виноват перед тобой, виноват в том, что так сильно ревновал и пытался опекать — слишком сильно боялся потерять тебя, и в итоге потерял. Больше двадцати лет я тонул в чувстве обиды и неразделенной любви.

Прости за мою излишнюю чувствительность, за то, что улетел, поверив словам и глазам, а не сердцу. Ведь ты не могла отдаться другому. Мне хочется верить, что не могла...

Прости, что не поверил твоему письму спустя год. Тогда мне казалось, что после измены ты просто пытаешься меня вернуть и никакого ребенка на самом деле нет. Сейчас я понимаю