– Номер «опеля»? – посерьезнел лейтенант, доставая рацию.

– Без понятия.

Сазан цыкнул на своих ребят и вместе с ментами пошел под елки. Неизвестный товарищ лежал на снегу глазами вверх, туда, куда его отбросила последняя пуля. Правая рука сжимала черную вороненую игрушку – «ПМ». Товарищ был одет в потертые джинсы, белые кроссовки и старую куртку из кожзаменителя. Кто-то посветил фонариком под елку, и Сазан сказал:

– Окурки, окурки-то сфотографируйте.

Ожидая клиента, неизвестный в волнении извел полпачки сигарет. Снег вокруг елки был утоптан в грязь. Несмотря на видимую незащищенность, киллер выбрал очень хорошую позицию для стрельбы. Густой вечнозеленый кустарник укрывал его и с улицы, и с площадки перед гостиницей, а пушистая голубая ель служила дополнительной страховкой. Сбоку, в трех метрах от ели, стоял вычурный чугунный фонарь. Он должен был бы освещать скверик перед гостиницей, но фонарь не горел. То ли киллер его пришиб сам, во избежание осложнений, то ли лампочка скончалась давно и естественной смертью.

К подъезду прибыл еще один милицейский «козел», тертый жизнью пожилой мент, по повадкам майор или на крайняк капитан, взглянул в лицо усопшего и сразу посуровел.

– Из чего стрелял? – спросил он Валерия. Валерий здоровой рукой вежливо подал ему «ПМ».

– Разрешение на ношение оружия есть?

Нашлось и разрешение.

– Что с рукой? – спросил мент.

– Он тоже не промахнулся.

– В больницу надо?

– Потом съезжу.

– А как вы, собственно, сообразили, что по вам будут стрелять? – спросил майор.

– Услышал, как он снял предохранитель. На улице было тихо, а этот звук ни с чем не спутаешь. Если бы в это время мимо проехала машина или из окна бы играла музыка, я был бы покойник.

– А как вы стреляли по нему?

– На пламя и звук выстрела. А что-то я гляжу, он вам знакомый? Старый клиент, да?

– Это опер из пятого отделения. Забыл, черт, как его фамилия… Лесенко… Лесько…

– Я боюсь, – услышал Валерий свой собственный высокомерный голос, – будет очень трудно оспорить тот факт, что ваш опер сидел под кустом и охотился за мной.

– Вы на что намекаете? – спросил майор. – Да… вы знаете, какое время паршивое? Вон… в прошлом месяце… «Жигули» «ниссан» подрезал на светофоре. Из «Жигулей» вышел мужик, достал пистолет, разрядил в лоб владельцу «ниссана» и поехал дальше. Арестовали – оказался сотрудник ОМОНа…

– Ни на что я не намекаю, – сказал устало Валерий. – Кстати, Игоря застрелили так же: из-под куста и когда он стоял на освещенном месте у запертой двери…

– В…вы что… в виду… вы хотите сказать, он… по заданию начальства…

– Ничего я не хочу сказать, – пожал плечами Валерий, – время такое паршивое. И вообще я хочу к хирургу и спать.

– А с губой-то что? – вдруг спросил майор. – Поранились?

Валерий недоуменно вытер губы и обнаружил на тыльной стороне перчатки свежую кровь.

– Прокусил, – сказал Валерий.

Рация в руках капитана ожила и захрюкала: недовольный голос сказал, что серый «опель» с горячим еще двигателем обнаружили в пяти кварталах от гостиницы, в глухом тупике над набережной. «Опель» был, разумеется, безнадежно пуст, и ключи зажигания болтались в замке.

Было уже десять утра, когда джип Валерия остановился у проходной Тарского химико-фармацевтического комбината. Точнее, машин было две: «хаммер» вел Лешка, по прозвищу Муха, верный соратник Валерия, а за ним катился «лендкрузер», набитый охранниками. Никакого выпендрежа на этот раз не было: просто Валерию страшно влетело от Мухи за вечернюю поездку, которая могла бы закончиться гораздо печальней, и вообще в городе, где в незнакомого человека, не разобравшись, начинают палить через четыре часа после приезда, следовало перемещаться группами и не поддаваясь на провокации, как советским матросам в капиталистическом порту.