А вот и доверенная группа администрации. Выходят из караулки. Видать, загнали их туда пошнырить. А еще говорят, что немцы, мол, порядок блюдут. Да любой салага тебе скажет, что пускать посторонних в караулку нельзя. Расслабились, значит, фашистики. Что ж, нам это в плюс только. Так вот уборочку наводили у немцев те же трое шакалов, с которыми я вчера познакомился. И гоняли швабру по полу за жратву: вон, армейский хрен довольно рот рукавом вытер.

Я вернулся в наш барак, пошептался с майором.

– Имеются верные люди, но насчет тебя, Гром, сомнения есть, – честно признался Иван Федорович, потирая лысину. – Человек ты штатский, тебя никто тут не знает…

– Понимаю, – кивнул я. – Никаких обид. Ты мне вот что скажи. Вот эти трое, что меня вчера встречали, откуда взялись? Что за люди?

– Говно они, а не люди, – сразу посуровел Иван. – Как пришли сюда, так и начали права качать да отбирать последнее у тех, кто послабее. А потом мосластый этот, Пика, политрука своего сдал.

– Раз так, – говорю я, – то сегодня ночью я вам докажу, что доверять мне можно. Но нужна помощь.

– Какая?

– На шухере постоять.

– Это мы завсегда.

Я улегся у стены, сделал вид, что засыпаю. Дождался, пока придут на ночь в барак шныри. Во главе с мосластым. Начали в углу устраиваться, что-то даже жрали. Ужин у них. Весь барак зло смотрел на уродов, но молчал.

Окончательно стемнело, фашисты зажгли прожекторы. Пленные начали засыпать, захрапели и шакалы. Я подождал для верности часик, другой, пнул майора. Тот как и не спал, мигом открыл глаза.

Я достал финку, кивнул на мосластого. Дождался, когда Иван тихо разбудит парочку товарищей, прокрадется с ними ко входу. Сам же скользнул к главному, взял нож обратным хватом. В тот момент, когда он особенно сильно всхрапнул, аккуратно распахнул пиджачок, приподнял рубаху. Мосластый что-то почувствовал, начал открывать глаза, но было поздно. Я закрыл рот ему левой рукой, правой сильно ударил точно в сердце. Шнырь пару раз дернулся, выпучил глаза и все… кончился.

У входа громко вздохнули майор со товарищи, но промолчали.

Я оттяпал у покойника кусок исподней рубахи, запихнул в рану. Хоть кровить особо и не должно, но на всякий случай, для верности. Также аккуратно накинул рубашечку, клифт.

– Ты дурак?! – зашипел гневно мне на ухо Иван Федорович. – Нас за Пику завтра у стенки покрошат.

– Не переживай! – уверенно зашептал я в ответ. – Все продумано.

Я вытер лезвие об одежду убитого. Один хрен не видно. Потом все же заныкал приблуду в углу барака, зарыв в песок. Так, на всякий случай. Ежась от холода, улегся у стены.

Спал чутко, как только ударили в железную рельсу, подорвался первым. Встал, потянулся на весь барак, зевнул. Пленные просыпаться особо не хотели, но что делать. Начали вставать и шныри. А я уже был рядом.

– Ну что, сегодня опять шакалить? – Я пнул по ботинку чернявого хрена со споротыми петлицами. Нос у него разбух, посинел и, наверное, болел при движении головой. Натуральный красавчик! Глаз радуется.

– Отвали, – буркнул тот.

– О, а ваш корешок-то того… посинел уже. – Я приложил палец к шее мосластого, внимательно осмотрел его. Нет, крови не видно было. И тут главное – не давать им раздумывать.

– Да, холод не тетка. Во сне кончился. – Я кивнул ошалевшим шнырям и крикнул подошедшим поближе ребятам из компании Ивана. – Давай, взяли, понесли в сарай. Быстрее, вон еще сколько отошло за ночь!

– А ты чего раскомандовался? – Чернявый насупился.

За моей спиной встал майор с двумя лейтенантами.

– Теперь я за Пику. Взяли, я сказал! – Мне пришлось повысить голос, и это сработало.