Лина заметила, что у подъезда стало совсем темно, и тоже отправилась восвояси.

Баба Зоя смотрела старые выпуски передачи «Аншлаг, аншлаг!» и посему пребывала в прекрасном настроении. Нафталинные шутки Петросяна и Компании веселили ее не меньше, чем стендапы «Камеди клаб» молодую аудиторию. Как говорится, каждому овощу свое время. Лина разрешила соседке не выключать телевизор и мышкой нырнула под одеяло. Она находилась под впечатлением от рассказа Надиры и собиралась тщательно обдумать новые факты, но сразу же провалилась в глубокий и тревожный сон.

После завтрака Лина зашла в фито-бар, чтобы выпить чаю на травах и заглушить шоколадкой послевкусие от санаторской еды, очень напоминавшей больничную. Внезапно она услышала грохот и вздрогнула от неожиданности. Мужчина за соседним столиком с громким стуком поставил на столешницу пустую чашку и обратился к Лине с гневным монологом:

– Думало-думало наше правительство, как бы народ еще поприжать, и надумало: мол, надо в шестьдесят не на пенсии прохлаждаться, а работать. Типа этот мой «серебряный» возраст – самый расцвет для мужчины. Допустим, я такой дурак, что поверю в этот бред. Только где работать-то? Вот устроился недавно охранником, но даже месяц не продержался. Ночью школьники написали снаружи над входом слово из трех букв. Дети, что с них возьмешь? Хозяин разбираться не стал и тут же меня уволил. Я предлагал ему лично все закрасить, но он, собака, не согласился. Это п@здец! Никуда не берут. Что мне теперь в пятьдесят восемь делать – бомжевать идти? Вот иногда захожу в буфет к сестре. Она хоть чашку чая нальет, а когда добрая – даже пирожком угостит.

Лина слушала гневные слова мужчины и думала, что один из классиков на Аллее писателей особенно строго взирает на наш жестокий мир из-под густых бровей. Максим Горький сто лет назад писал свои книги в защиту бедных и обездоленных, но с тех пор отношения хозяев и наемных работников мало изменились. У простого человека на Руси по-прежнему нет ни денег для достойной жизни, ни веры в справедливость. Да какая уж там справедливость, если у обычного труженика, проработавшего всю жизнь на благо Отечества, не пенсия, а сплошные слезы. Обитатели санатория в последние дни рассказывали Лине немало подобных историй. Она начала понимать, почему левое движение в последнее время усиливается по всему миру, и призрак коммунизма начинает опять активно шататься по Европе, вспомнив, видно, как бродил там сто лет тому назад.

Между тем, оратор, уволенный за слово из трех букв, по-прежнему сидел за соседним столиком. Видимо, ему хотелось по-русски излить душу первому встречному, и Лина, к ее несчастью, подвернулась под руку. Внезапно незнакомец заговорил, перемежая речь рабочим матерком, о том, как стоял в августе 1991 на баррикадах у Белого дома:

– Да если бы я, блин, только знал, чем вся эта гребанная «демократия» обернется! Разве стал бы я своей жизнью рисковать? Хренушки! Ради кого мы шли на баррикады и готовились умереть? Ради олигархов с их дворцами и яхтами? Чтобы Чубайс, построивший дворец для своей знаменитой жены-режиссерши, предлагал народу всем нашим миллиардерам в ножки поклониться? Типа они вытянули страну из болота в девяностые. Вытянули, бл@ть! Или чтобы этот рыжий черт упрекал нас, что мы мало за электричество платим? Пусть лучше ответит, гаденыш, где мой ваучер? Эх, жаль, что в этом фито-дрито баре водку не продают. Чаем горе не зальешь, нужен другой, сильный антидепрессант. Понимаете, тошно от этих гребанных мыслей! Анестезия для души нужна! В общем, чую, по-любому придется в ларек за территорией тащиться. Без нее, без родимой, без нашего сорокаградусного антидепрессанта, совсем херово, – сделал неожиданный вывод незнакомец и, махнув рукой, направился к выходу.