Отец с матерью тоже легли.

Что уж там с ними произошло, никто не знает. Через шесть недель жена на всякий случай сделала аборт, а через год родила еще одну девочку.

Никому нельзя подслушивать, что говорит ребенок по телефону, и что ему говорит его прилипала, его друг так называемый, а что они говорят: ужас.

Тем более что это бабушка подслушивает.

Бабушка специально не разрешает дома говорить внуку по мобильному телефону, говори по городскому. Выдает этот мобильный телефончик, самый дешевый, только на отлучку из дому, такая диктатура. А то не буду платить.

Она воспитывала внука практически одна, и воспитывала его в том плане, что так называемое внешнее счастье – это то, от чего она сама всю жизнь гордо отказывалась, она, мелкий профессор мелкого педагогического высшего учебного заведения, кумир будущих учительниц (на день рождения ей звонило их с полсотни).

А все это требовалось юному Марселю сейчас как воздух.

Он вылеживал в своем нечистом логове, в крошках, обглодках, огрызках от яблок, в мокрых пятнах от кока-колы, пялясь в экранчик, и вставал только в уборную или взять кусок из холодильника. И шлепался обратно в серые простыни (бабушка стирала уже кое-как, замачивала в порошке на ночь и потом кипятила, и затем только тащила эту порцию в стиралку, брезговала, ибо Марсель иногда мочился, особенно в результате загулов с другом Альбертом, да и Альберт у них, бывало, ночевал, а уж после него все бы стоило выкинуть, как это делывали староверы с посудой, откуда ел чужак).

Уже и готовить она не старалась, покупала магазинные коробки и кое-как разогревала в микроволновке эти овощные и мясные полуфабрикаты, а Марсель прибегал, цоп котлету или куриный нагетс – и в постель, и давленые следы остаются под боками. И стирай в результате.

А Марсель требовал денег и денег. Но у бабушки, кроме ничтожной зарплаты и небольшой пенсии, было в кошельке всего ничего – какие-то два ученика по два раза в неделю и внук подруги бесплатно, такой же идиот, если не больше.

Но и этим денежкам Марсель не давал полежать, доил бабкин кошелек сразу – и бегом вон из дому. К другу. К тому самому Альберту, который единственный ему и звонил. И который именно настаивал, что его зовут Альберт, а не Алик.

Марсель ждал этих звонков как манны небесной и нервничал, когда бабушка говорила по телефону с подружками, а разговоры эти были долгими, что делать.

– Кончай бухтеть, – ныл он, забегая в бабушкину комнатку, – мне не могут дозвониться!

И тянул руку к шнуру, чтобы дернуть и прекратить эти сплетни про себя. А о чем еще она рассказывала, прибегая к шифровке (Марсель не знал французского, несмотря на все попытки бабушки дать ему второй язык). Правда, у бабушки частенько речь шла и о завкафедрой, молодой пятидесятилетней карьеристке по прозвищу Колба, и о ее прихлебалах, и Марсель подозревал, что эти формулировочки касаются его и его друга: «Таточка, представляешь, сет сволочь мне парль». Ну и бабушка, поддакивая и ужасаясь, выслушивала репортажи из жизни больной дочери Таточки и ее больного на голову (тоже) внука, который слушался только жреца вуду и тоже тащил деньги вон из дому.

– Вуду-то вуду, а у меня вообще орибль э кошмар.

И в конце концов по требованию Марселя бабушка сделала ему второй телефон, и теперь все ее разговоры с подругами сопровождались треском: Марсель бил по рычажку, чтобы скорей заканчивали.

Но и бабка получила ужасную возможность подслушки. А это, кстати, привело в свое время кремлевского упыря к мании преследования – он в конце 20-х годов получил отводной телефон от всех кремлевских аппаратов, и жены соратников за свой язык пошли на каторгу.