– Очень хорошо, Василий Иванович, – кивнул Шаманов, – а теперь слушайте боевой приказ…

Этот разговор с новым командующим состоялся всего полтора часа назад. А сейчас Чуйков и Сандалов, уже сделавшие в первом приближении все, что было необходимо для завтрашнего дня, стояли в сгущающейся темноте на окраине Кобрина и вслушивались в приближающийся со стороны Барановичей тяжкий гул множества мощных моторов.

Поток техники, в полумраке в два ряда сплошной лавиной двигавшейся по шоссе, казался им бесконечным. Тяжелые приплюснутые танки с длинноствольными пушками чуть ли не корабельного калибра сменялись легкими гусеничными клиновидными машинами, на которых верхом сидела вооруженная короткими карабинами пехота. За ними двигались самоходные гаубицы, а им на смену приходили тяжелые грузовики с укутанным брезентом странными коробчатыми установками вместо кузовов, причем некоторые из них были огромными, на четырех осях, с толстыми колесами в человеческий рост и длиной никак не менее двенадцати метров. Потом – снова самоходные гаубицы, но на этот раз совсем уж монструозные, с длинными восьмидюймовыми стволами. Куда там привычной Б-4! За ними – самоходные зенитки, и снова танки и мотопехота на БМП.

Вдыхая густой соляровый угар, который сейчас был для него слаще запаха дорогих духов, генерал Чуйков подумал, что завтра немцам завтра будет совсем невесело. Они столкнутся и с этой мощью брони и крупных калибров, и со ста шестьюдесятью тысячами бойцов и командиров его армии, которые в данный момент уже занимают оборону по линии государственной границы.

Впрочем, это будет завтра. А пока не наступил рассвет, они с полковником Сандаловым еще много должны успеть. Если Родина доверила им отразить наступление одного из самых лучших немецких генералов, то они должны постараться сделать все возможное, чтобы оправдать ее доверие.

21 июня 1941 года. 22:45 мск. Украинская ССР, Киев, квартира 1-го секретаря ЦК КП(б) Украины Никиты Хрущева

Появившийся поздно вечером на пороге хрущевской квартиры курьер с пакетом не был необычным явлением. Все-таки Никита Сергеевич, за глаза прозванный товарищами «Клоуном», был партийным и государственным деятелем, а таких людей дела способны настигнуть в любое время дня и ночи.

Удалившись к себе в кабинет и вскрыв пакет, Хрущев из записки за подписью Поскребышева узнал, что на завтрашнее утро назначено экстренное заседание Политбюро ЦК ВКП(б), где он непременно должен присутствовать – и поэтому на аэродроме в Борисполе его уже ждет готовый к вылету самолет с опытным экипажем, имеющим большую практику ночных полетов.

Хрущев был встревожен, Хрущев был напуган – да нет, он был просто в панике. Такой вызов на самом деле мог означать все что угодно: от перевода с повышением в Москву, до внезапного ареста прямо на столичном аэродроме. В последнее Хрущеву верилось больше. Были уже прецеденты.

Кроме всего прочего, Никита Сергеевич совсем не был клиническим имбецилом, каким он хотел казаться товарищам по партии, чтобы его случайно не сожрали в ходе одной из многочисленных политических интриг. Не столько умный, сколько хитрый и подлый, он давно поставил себе цель забраться на самую вершину партийной пирамиды власти, но прекрасно понимал, что при живом Сталине это попросту невозможно. Интрига была долгой, тайной; на своем пути наверх, начавшемся двенадцать лет назад с учебы в Промакадемии, товарищ Хрущев не жалел никого: ни врагов, ни в особенности бывших друзей-троцкистов.

Оказавшись в Москве, где он попал в список партноменклатуры, «Дорогой Никита Сергеевич» (он же «Клоун», он же «Кукурузвельт», он же «Хрущ») ступенька за ступенькой, шаг за шагом стал подниматься по карьерной лестнице. Выдвиженец Лазаря Кагановича, Хрущев был готов есть из всех корыт разом: секретарь парткома Промакадемии, 2-й, а затем и 1-й секретарь Московского Городского Комитета ВКП(б), с совмещением должности 1-го секретаря Московского областного комитета. В Москве он обретался до февраля 1938 года, после чего был переведен в Киев на свою нынешнюю должность, вместо отозванного в Москву и впоследствии репрессированного Станислава Косиора.