– Больно?

– Немного.

Жаль, что не «сильно» или не «очень».

– Хорошо, – резюмирую я, не отрываясь от процесса.

Часть меня по-прежнему жаждет отмщения, в то время как другая устала искать причины ненавидеть других людей – даже тех, кто причинил мне самую сильную боль.

Я прохожусь по ссадинам, стараясь не смотреть в глаза Инспектору, имя которого мне было лучше не знать – так он оставался безымянным объектом моей ненависти. Но с каждым разом все усложняется, и я не уверена, смогу ли выбраться из этой истории.

Как мы помним, начиналось наше взаимодействие с моей попытки убить Роуза – а теперь я стою и обрабатываю его лицо. С ума сойти можно. Все-таки жизнь непредсказуемая штука. Единственное неизменное в моей: за целый год мне не стало легче. Гораздо проще испытывать злость к кому-то, кого ты не видишь и толком не знаешь. А когда этот человек стоит перед тобой во плоти и пытается помочь (пусть и со своим личным умыслом), то… не представляю, какие слова подобрать к этому сценарию. Может, мне просто стоит сосредоточиться на ссадинах?

Постепенно я увлекаюсь процессом, машинально касаюсь подбородка Роуза и поворачиваю в сторону, как делала это с братом. Тут же ловлю себя на этом, пугаюсь, но виду не подаю, да и отступать поздно, поэтому поворачиваю лицо Инспектора в другую сторону и проверяю остальные повреждения.

На подобные должности берут только иммунов. Людей, не способных пострадать от вируса. Не способных стать одним из критично зараженных. Я слышала, это также люди с некими особыми способностями – какая у этого, понятия не имею.

Когда дело доходит до финального пореза, я убираю ватные диски и впервые поднимаю взгляд на Роуза.

Не знаю, как не сойти с ума от всего, что происходит внутри. Мне тяжело смотреть на него, зная, что он сделал и чего лишил меня. Я испытываю к нему нечто среднее между злостью, раздражением и желанием поквитаться. Но благодаря Роузу мы с Нейтом добрались до радиостанции. Мои бабушка и дедушка тоже могут быть живы – потому что люди Инспектора постарались. И над всем этим безумием кружится, как стая ворон, мысль, что я ни в коем случае не должна расслабляться и забывать о том, кто такой Аарон Роуз.

Я беззвучно вздыхаю. Что-то внутри меня давно хочет послать все к черту, ведь у любой, даже самой сильной эмоции есть предел. Либо я запуталась в своей собственной жизни, как в пресловутых шнурках для обуви.

А еще эти воспоминания о схожих событиях с Лиамом… Как он опять подрался с кем-то в баре, и я вынуждена в очередной раз обрабатывать его бестолковую физиономию. Или как он случайно упал со своего мотоцикла – и я снова появляюсь на пороге ванной комнаты с аптечкой. Я обрабатывала его лицо столько раз, что давно сбилась со счета. Но я не представляла, что однажды буду делать то же самое для человека, который вынес ему смертный приговор.

И тогда я понимаю, что пауза порядочно затянулась. Незаметно подхватив два пластыря, я нарушаю молчание:

– Хэллоу Китти или парашюты?

Тишина. Недоумение.

Неужели мне вновь удалось поставить мистера Инспектора в ступор? Как бы и с собой то же самое не провернуть.

– Значит, Китти, – киваю я и, оторвав защитный слой, ловко размещаю пластырь на его поврежденной скуле. Отойдя на пару метров, я заключаю: – Тебе очень идет.

Не уверена, хотела ли я высмеять его, неудачно повеселиться или просто пользуюсь моментом для мести. Но при взгляде на хмуро-недоумевающее лицо Роуза на долю секунды вся тяжесть в груди испаряется – словно спустя целый год заточения в бронированной бочке я наконец-то получила возможность выглянуть в небольшое окно и сделать долгожданный вдох.