«Ты расскажешь мне, в чем тут дело, Ной?» – спрашивает он.

«Ты солгал, Хоген, – повторяет старик. – Солгал о своей ране».

На какой-то момент Эш испытывает крайнее смятение. Что-то темное скрыто глубоко под сводом его черепа, как сейф в подвале старого дома, и если он откроет его, то не сможет жить. Эш давно узнал, что единственный способ выжить – это выбросить ключ от подвала и от сейфа.

«Мать твою, Хоген, ты солгал! И Бекка тоже солгала. Теперь я хочу знать почему».

«Не знаю, о чем ты говоришь, – тихо отвечает Эш. Но он чувствует, как подспудная ярость закипает при малейшем намеке на запретное воспоминание. – Зачем тебе все это?»

«Я сплоховал с этими детишками. – Ной указывает стаканом на раскрытую папку и едва не проливает брагу. – С Уитни и Тревором. Я подвел их, потому что местные жители, особенно ты, что-то скрывали от меня. Я относился к тебе как к родному сыну. Хотел, чтобы ты женился на моей дочери. Но ты солгал мне, Хоген. И тогда я закрыл дело. Но теперь… теперь я в долгу у этих детей. По справедливости, я до сих пор у них в долгу».

«Ной, – спокойным тоном произносит Эш, поднимаясь на ноги. – У меня сегодня еще полно дел. Я ухожу. Увидимся, когда ты протрезвеешь и будешь соображать получше, чем сейчас».

«Почему не поехал в больницу?»

Эш щелкает пальцами, чтобы подозвать собаку, и выходит на кухню за своей курткой. Голос Ноя, преследующий его, становится громче:

«Эш, ты входил в мой дом, пока меня здесь не было? Ты брал бумаги из моих записок по этому делу?»

Эш сердито надевает куртку.

«Кое-кто видел тебя, Хоген! На автобусной остановке «Ренегейт-лейн». С Уитни и Тревором. Он видел твою поножовщину с Тревором».

Эш испытывает настоящее потрясение. Прямо в куртке он возвращается в гостиную.

– Кто видел? – очень тихо спрашивает он. – Кто видел меня в тот день?

– Убирайся отсюда, поганый Иуда. Давай, выметайся отсюда. Вернешься, когда будешь готов сказать правду, мальчик. Ты и Бекка, чтоб я сдох.

Сердце Ребекки дало сбой. На мгновение ей показалось, что в нее попала пуля.

Ребекка стояла в напряженной позе, направив ствол на зверя в снегу, и обливалась потом, несмотря на холод. Эхо выстрела отдавалось в ее ушах.

Стрелок всадил пулю в сугроб прямо перед ее левым сапогом, и ледяная шрапнель полетела ей в лицо, укрытое полумаской из шарфа. Пес лежал на брюхе в нескольких шагах от нее и глухо рычал, скаля клыки со стекающей слюной. Прямо как бешеный волк.

Свет надствольного фонарика уперся в ее грудь, когда стрелок начал осторожно спускаться по обледенелому склону, по-прежнему целясь в нее.

– Положи ружье, – приказал стрелок. – Немедленно.

Ребекка не могла пошевелиться. Звон в ушах по-прежнему дезориентировал ее и выводил из равновесия, и она была убеждена в том, что если посмеет сдвинуться хотя бы на дюйм, то собака тут же бросится вперед и вцепится ей в горло. Ребекка продолжала направлять ствол точно между глаз животного.

– Опусти ружье. Положи его на землю, – прорычал стрелок примерно так же, как его пес. – Если ты застрелишь мою собаку, я убью тебя.

– Убери от меня эту чертову собаку, – хрипло прошептала она из-под шарфа. – Тогда я смогу положить оружие.

Стрелок резко свистнул: два коротких свистка, один длинный. Собака медленно поднялась и попятилась на несколько дюймов, по-прежнему рыча и капая слюной.

– Дальше, Кибу! Еще дальше!

Пес снова отступил назад.

– Теперь медленно положи ружье и оставь его на снегу. Потом отойди в сторону.

Ребекка колебалась. Ее внимание все еще было приковано к рычащей собаке.