Он не уйдет отсюда, пока не получится.

А у него не получится.

Уже шла свинья. Она не спешила. И когда она войдет в ателье, Василий сам будет умолять, чтобы его сожрали.

Принтер гудел так, что дрожали стекла, грозили расколоться.

Василий переставлял фото местами, рвал, складывал обрывки, тасовал фрагменты, но результат не менялся. Иначе и быть не могло. Из смерти жизнь не создать. В ледяной игре разума не победить. От холодного жара осколков не спасут никакие рукавички.

Складывай, переставляй, тасуй, мальчик. Все равно выходят исключительно слова, воняющие формалином, гарью и кисло-горьким потом.

Герда не придет, ее не существует. Как нет и Снежной королевы, в общем-то.

Есть мальчик и фрагменты.

Нет. Только фрагменты. Ведь сознание мальчика – тоже давно уже просто ледяное крошево.

Собака зарычала и с разбегу прыгнула, толкая Василия боком, он начал отбиваться и саданул Толика по лицу.

Тот рассмеялся:

– Удар за удар? Уважаем. Ну как ты?

– Тормозни…

– Проблеваться? Ща…

Машина остановилась у обочины, Василий расплакался и бросился Толику на шею, повис гирей, друг похлопывал его по спине.

– Толька… Толян… Медведя дай.

– Какого медведя? Тебя белка нагнала?

– У меня в сумке. Ты закинул с вещами. Игрушка. Плюшевая. Дай мне, пожалуйста…

– Да, да, сек.

Василий обнял медведя, от мягкой макушки до сих пор пахло ромашковым мылом Вовки, или просто так казалось.

Машина тронулась.

Скоро Василий опять заснул, но на этот раз кошмары не пришли.

…По двору, сгорбившись, идет полный рыжий мальчик. Раздается собачий лай. Наплыв. Ближний план лица мальчика. Он вздрагивает, хмурится и вдруг расцветает улыбкой.

Мальчик резко разворачивается и быстрым шагом идет обратно.

Подходит к троим ребятам, пинающим мяч.

Сперва полного мальчика не замечают. Он кричит:

– Эй вы! Ну что, драться опять будете?! Хоть все налетайте!

Компания отрывается от игры. Все смотрят на мальчика.

Смена кадра, и вот уже видны только спины ребят, замерших по стойке смирно, затем они кричат и разбегаются прочь. Оставшись один, мальчик смеется, подбегает к брошенному мячу и пинает его.

За съемку в кино пацаны (Василий забыл имена, хотя потом иногда тусил с ними) получили от Дианы Романовны пачку сигарет. Не слишком педагогично, зато эффективно.

Мальчик идет домой. У подъезда курит женщина в красном платье.

Василий сглотнул. Мама была такой молодой, такой красивой, она игриво смотрела в камеру, наслаждалась каждой секундой коротенькой роли.

Женщина выпускает облако дыма, замечает мальчика, пятится. Спотыкается о бордюр. Падает.

Падение вышло настоящим, случайно зацепилась каблуком. Мама сидела на асфальте, дула на стесанный локоть и смеялась: «Чего не сделаешь ради искусства!»

Мальчик смотрит недоуменно.

– Собака должна прогнать только тех сволочей, – говорит он.

Следующая сцена. Мальчик стучит в дверь. Ждет, ходит по площадке, заложив руки за спину.

Открывает конопатый мужчина в шортах и майке.

– Пап!

Мужчина, вскрикнув, захлопывает дверь.

Мальчик сидит на ступенях. Его плечи трясутся.

«Ну и херь вы снимаете… – вздыхал отец Тольки. – Оксан, может, лучше ты? Они же не отстанут. Ладно, ладно… Не хочешь, как хочешь. Давайте ваше кино. Знай – будешь учиться в этом году, как в прошлом, этот момент реальностью станет».

Мальчик встает и спускается.

Камера долго снимает пыльное подъездное окно.

…Василия разбудил телефонный звонок, он поворочался, отложил мишку и дотянулся до смартфона. Толик. Часы показывали половину двенадцатого.

Лег пораньше, называется.

– Да?

– Вась… – Голос друга дрожал и, кажется, был заплаканным. Сердце Василия оборвалось. Что-то случилось. Очень плохое. За все годы дружбы он не слышал, чтобы Толик так разговаривал. – Приезжай. Пожалуйста.