В общем, тесть был против, отговаривал тещу. Он говорил, что Лиду надо лечить прогрессивными методами, отвезти в Германию или, скажем, в Канаду. Пусть ее там прооперируют или еще что.

– А деньги ты на это где возьмешь? – кипятилась теща, тщательно укладывая волосы под платок. – Всё вам заграницы, вынь да положь! Столько не зарабатываем чай.

Леша помалкивал. Он знал стоимость операции в Германии, но, чтобы заработать столько, не хватило бы и трех жизней. В бога Леша тоже не верил, но другим верить не мешал.

В итоге спор решила Лида, которая внезапно расплакалась.

– Я дочь потеряла, понимаете, дочь! По своей вине, как дура, как безобразина! – сказала она. – А вы тут ругаетесь. Мелочно! Делайте уже хоть что-нибудь, только не ругайтесь.

Она очень переживала из-за потери ребенка. В какой-то момент Леша даже стал винить себя за то, что не так явно, как Лида, выражает скорбь, но поделать ничего не мог. Не притворяться же. Его спасал алкоголь, а у Лиды спасения не было.

– Церковь тебя успокоит, милая. Церковь вернет душу на место.

Церковь, впрочем, действительно на какое-то время помогла. Лида вернулась со службы умиротворенная, впервые за несколько месяцев поспала в обед без криков и плача. Не звала во сне дочь.

Однако той же ночью, проснувшись, Леша увидел, что Лида сидит на потолке, на корточках. Она была обнажена, на коже на лодыжках вспухли вены. Ладонями Лида шлепала по штукатурке, оставляя черные отпечатки. Черными следами ладоней оказался покрыт весь потолок. Глаза Лиды были закрыты, суетливо бегали под веками. Когда она открывала рот, белая слюна капала из него прямо на кровать, где лежал Леша. Лида шептала: «Их тысячи здесь, тысячи, тысячи». Это определенно был глюк, хоть и очень реалистичный. Леша заторопился из комнаты в коридор, прошлепал босыми ногами до кухни, умылся ледяной водой и только потом вернулся обратно. Лида спала на своем месте, засунув руки под подушку. Черные отпечатки ладоней на потолке медленно растворялись и к утру пропали окончательно.

Сегодняшним вечером Леша припарковался у торгового центра на том же самом месте. На улице подступали сумерки, неумолимо отвоевывавшие пространство даже у ярких рекламных вывесок и фонарей. Леша любил сумерки, потому что в это время он начинал пить. Сразу после работы, перед ужином. Опьянение защищало Лешу от дурных слов в адрес тещи, от едких замечаний в адрес тестя и от отчаяния, которое было совсем ненужным, когда он смотрел на жену.

– Хочу купить новое платье, взамен того, которое потеряла, – сказала Лида, разглядывая выезд с парковки с двумя столбами, сломанным светофором и задранным к серому небу шлагбаумом.

– Может, старое найдем? – ухмыльнулся Леша. В последнее время он редко шутил. Впрочем, лучше шутки не становились.

– Старого больше нет, – ответила Лида. – Старое с меня сорвали.

– Ты помнишь, кто это был?

– Тысячи рук, – сказала она. Ногти на пальцах за три недели так и не отросли. Кожа огрубела и покрылась темно-красной коркой.

Они вышли из машины. Лиду повело в сторону, она задела плечом соседний автомобиль и расплакалась.

– Я никогда не стану здоровой. Так и буду, как дура, натыкаться на разное и идти не туда, куда нужно.

– Брось, брось, – говорил Леша. – Брось, брось.

– Мне кажется, что до торгового центра идти километров двадцать, – сказала Лида, всхлипывая. – Но я понимаю, что вот он. Одновременно и не понимаю. Господи, я схожу с ума.

Одна ее рука потянулась к губам. Пальцы пробежали по лицу. Леша, видя это, взял Лиду под локоть и молча повел к входу. Управляемая Лида вела себя естественно, подчинившись.