– Нужно ей показать, что ее все еще помнят и чтут. Иначе дитя получит, успокоится, но вас разорвет. А так… Она не дикий зверь. Должна понять. Да и не может она ничего без подношений – только на вере людей и живет. И еще…

Нойда вышел из комнаты, но тут же вернулся обратно, протянул Бурову брякающие мелкие косточки на веревке – жутковатое ожерелье.

– Это для нее, – пояснил Яков. – Ей кости оленьи приносили или мясо. Нужно на сейда-камень положить. Сначала это, потом дитя. Понятно?

– Куда еще понятнее. Только чего она хочет? Ребенка вернуть? Он же мертвый давно.

– Не знаю. Может, не мертвый. Это же духи, а не люди – не забывайте. Или дитя оживить можно. Поговаривали, они умеют переселяться в другие тела. Даже в человеческие. То только Луот-хозик и ведомо.

Старлей закрыл глаза. Духи, переселяющиеся в другие тела… Это все не укладывалось в голове.

– Удачи вам. – Яков дружески похлопал его по плечу. – И не держите на нее зла. Это ее земля.

Когда участковый вышел из дома нойды, растерянно сжимая в кулаке костяное ожерелье, у него на душе воцарился странный покой.

«Да уж, не старейшина это, что бы Маша ни говорила. Шаман он и есть».

Возвращаясь к дежурке за машиной, старлей отстраненно подумал, что совсем забыл про время. Сколько сейчас? Утро уж, наверное, скоро. А доставать телефон лень.

Но все же пришлось – от звонка старлей чуть не споткнулся. Увидев на дисплее слово «Любимая», похолодел. Только бы чего не случилось…

– Матвей! Лерка пропала!

Буров присел в снег прямо на дороге. От биения сердца зашумело в ушах.

– Как – пропала?

– Так! Я от холода проснулась, смотрю – у нее окно настежь, а Лерки нет! Матвей, что делать? Я сейчас с ума сойду! Я все осмотрела, в доме, вокруг дома, орала до хрипа – нет ее!

– Так, спокойно, Маш, я уже бегу. – Буров заставил себя подняться и припустил по дороге, не чувствуя ног. – Следы под окнами есть? По следам ее не искала?

– Да нет там никаких следов! Я проверяла! Я ничего не понимаю, Матвей… А вдруг медведь? А?

– Да какой медведь! Из окна ее вытащил? С чего ты взяла?

– Тут шерсть какая-то у окна и зверьем воняет. Матвей, я больше не могу…

Шерсть и вонь. «Она злая, но не безумная». Значит, увидела его у Чернова и все поняла. Не важно как. И теперь хочет меняться.

– Успокойся и жди, – бросил в трубку. – Я знаю, где она. И скоро верну.

Ему не хотелось прикасаться к этой мерзости, но выбора не было. Засунув уродца под мышку (он оказался неожиданно легким), Буров выбежал из гаража, кинул сверток в машину и прыгнул за руль.

После разговора с Машей внутри у Бурова не осталось ничего. Только пустота, никаких эмоций. Все сгорело, все, но это ему сейчас и было необходимо, иначе бы он так и остался сидеть в снегу, сжимая мертвой хваткой телефон и обливаясь слезами. И никому уже не помог.

Машина тряслась на дороге, скрипела старым металлом. Он старательно вглядывался во тьму перед собой, но припустившая пуще прежнего метель сильно мешала, запутывала. Старлей вел уазик почти интуитивно – все-таки он неплохо изучил местность за столько лет жизни в Старо-Рыбацком.

Мысли в полном беспорядке крутились в голове. Как эта штука вообще оказалась у немцев? Зачем она им? Изучали, что ли? А потом забросили. Или Луот-хозик их тоже покарала? Но тогда почему не нашла дитя?

Неужели она его не чует? Ведь нашла тех троих. Нашла его, Бурова, хотя он эту тварь не крал. Так почему? Может, она его чует только тогда, когда он рядом с живыми?

Когда уазик выехал из поселка, Буров свернул на восток. Здесь еще была какая-никакая дорога, но буквально с километр придется ехать по чистой тундре, занесенной снегом. Ничего, недалеко. Если припрет – пешком по сугробам полезет. Найти бы только камень. Старлей примерно понимал, где его искать, но в темноте и в метель можно в метре от него пройти и не заметить.