Жена с дочкой уже спали, так что старлей тихонько прошмыгнул на кухню, поставил на плиту кастрюлю с водой, а как закипело – накидал туда пельменей из морозилки. Жрать хотелось жутко, хотя еще с час назад он о еде и думать не мог.

Все казалось ему каким-то бредом. За почти двадцать лет службы ничего особенного в Старо-Рыбацком не приключалось. Пьяные драки, утонувшие рыбаки, дебоши, разбои порой – привычно и обыденно. А что тут?

Опрашивать соседей Петрухина пришлось самому – Федотов впал в состояние амебы, только глазами тупо лупил и шатался без цели. Пришлось отослать его домой. У Бурова тоже холодком внутри веяло, но о работе он не забыл. Хотя и бесполезно все оказалось – никто ничего толком не рассказал.

Ну да, был сначала шум, пьяные песни. Потом затишье. Ближе к утру удары, громкие крики, звон стекла. Около семи где-то, хотя тут показания разнились. Но все быстро закончилось – тогда Тамара Васильевна позвонила в дежурку (не сразу), а около девяти Буров и Федотов подгребли к подъезду.

Петрухин мелькал накануне – был веселый, ничего не предвещало. Бухал часто, никого это не удивило. Что еще? Да, окна. Никто в окна утром не смотрел. Что бы ни происходило на пустыре за домом, этого никто не видел. Да и не увидели бы – темнота, фонарей там нет. А со включенным светом все равно в окне кроме своего же отражения ничего и не рассмотришь.

Буров выловил пельмени в тарелку, достал из шкафчика бутылку, налил рюмку водки. Пил он редко, но сейчас не видел другого выхода. Рюмка точно не помешает.

Так вот. Что же там случилось утром? Вряд ли Петрухин один такое устроил – нереально все разломать, да еще так быстро (а соседи говорят, что шум и крики были ну минут десять от силы). И этот след на полу… Кого-то явно тащили – окровавленного, причем, как показалось старлею, от двери к окну. Значит, Ванька был не один. Хотя все равно чепуха получается – ну зачем все в доме разносить? И как?

Буров мрачно жевал пельмени, слепо уставившись в стену (свет он включать не стал – хватило фонарика). Мысли наслаивались одна на другую. Получалась вязкая каша.

И главное – куда делся Петрухин? Точнее, бо́льшая его часть. От воспоминаний о руке у Бурова свело желудок, а пельмени запросились обратно. Руку пришлось запихать в пакет (старлея тогда чуть не вывернуло) и отвезти в больницу на хранение. Там она подождет, пока приедут умные головы из Большого города.

Чья вообще это работа? Собак? Медведя? Все возможно – собак тут тьма, медведи заходят. Но если так – то где следы? Хоть чьи-то? Не могли же они просто испариться, эти собаки. Или улететь. Снегопада, чтобы засыпать следы, утром не было.

– Вот куда не глянь, везде хрень получается, – пробубнил Буров себе под нос.

В город он позвонил сразу же. Но пока без толку – январь, дорогу к поселку завалило намертво, каждый год одна картина в это время, пока все расчистят – несколько дней пройдет. Ждать долго, но делать-то что-то надо! Не сидеть же просто так.

Завтра надо сходить на Рыбзавод, найти знакомых и друзей Петрухина. Родственников у него в поселке нет. Узнать, чем жил, с кем дружил, чем занимался помимо работы и пьянок. Буров хотел еще днем туда забежать, но не успел – навалилось всего, еще и Федотов скис не вовремя.

Щелкнул выключатель, глаза резануло светом.

– У кого тут ночной дожор? А?

Жена зашла на кухню, кутаясь в серый теплый халат. Положила ладошку ему на плечо, чмокнула в щеку. Буров улыбнулся. Украдкой спрятал за чайник пустую рюмку из-под водки.

– Да работы завались, поесть не успел. А ты чего не спишь?