В сенях застонал и заворочался Григорий. Сукно кафтана промокло от дождя и крови. Страшная рана пролегла между ключицей и грудью пушкаря. Ему отрезали ухо и вырвали клок мяса из щеки.

– Пауревич… – прошептал он, часто сглатывая, – в двери бросился. Дочь ловить, чтобы не упорхнула снова от него. Я за ним, образумить хотел… А Павлушка, гнида, как хватил меня…

Григорий закусил губу, давя рвущийся вопль.

Федор потащил его к крыльцу. Как бы оно ни сложилось, а в избе есть и будет только смерть.

На мокрой грязи остались следы босых стоп бело-хорвата. Он убежал к реке, но на берегу его видно не было.

Старый стрелец снова поднял Григория, набросил на него плащ.

Покачиваясь и поддерживая друг друга, сделали по шагу. Дождь и ветер тут же набросились на них.

– Медку бы! – заорал позади Мишка. – Сладко! Медово!

Следом завопил Павлушка. Не иначе, рвали друг другу глотки.

Шли до рассвета. Медленно, тяжело. Григорий все больше хрипел и плевался алым, пока наконец не попросил передыха. Федор усадил его под пихтой, обложил лапником.

Пытался ободрить, но пушкарь уже не слушал. Бесшумно шевелил губами и глядел остекленевшими глазами на лес.

Последним спутником Федора сделалась боль: терзала руку, то бросала в жар, то вышибала холодный пот.

А старик все шел и шел по тропе, радуясь хотя бы тому, что лес защищает от дождя. Где и когда рухнул, он уже не помнил.

– Да чего уж тут. – Лекарь почесал мясистый нос и протянул Федору смоченную чем-то едким тряпицу. – Жить и с одной можно.

Старик смотрел в качающийся потолок. Походная палатка заметно дрожала. Пахло дымом, травами.

Чувство боли сменилось чувством потери.

Он скосил глаза, чтобы увидеть культю. Всхлипнул.

– Ты не дрожи, служивый. – Лекарь осторожно похлопал его по небритой щеке. – Всю гниль вырезали и выжгли из раны. Увы, откушать горячего пока не получится. Налегай на солонину и пей перевар. Согреешься.

Ни пить, ни есть Федор не мог – от всего веяло мертвечиной. Даже уснуть не получалось. Он просто лежал и пытался понять, как так вышло, что подводы добрались именно сегодня. Не неделю, не два дня назад, пока не стряслось все самое жуткое!

На следующий день лекарь заявился с ворохом старой одежды.

– Идем к сотнику.

Этот бивуак с трудом можно было назвать лагерем или зимовищем. Телеги стояли кругом, внутри него едва нашлось место кострам, палаткам, простенькой привязи для утомленных лошадей, накрытых попонами.

Было тесно и холодно. Небо сеяло то ли дождь, то ли ледяную морось. Где-то в горах, словно боевой горн, гудел ветер, и от звуков этих замирало сердце. Не иначе, лесное воинство шло на незваных гостей…

– Чего рот раззявил? Шевелись!

Мрачные стрельцы жались к огню, сушили сапоги и обмотки. Дозорные глядели в лес покрасневшими от усталости глазами.

Федор кинулся было топтать костры, кричать, чтобы не рубили деревья, а собирали валежник, но его живо угомонили пинками и затрещинами, после чего вернули лекарю.

Хнычущего стрельца привели к небольшой палатке с толстенным тяжелым пологом, возле которого стоял караульный с бердышом наперевес. Борода караульного смерзлась, он притоптывал, гоняя кровь в ногах.

– Митрий, чего возитесь? – стуча зубами, спросил он у лекаря. – Сотник извелся весь!

– Нешто пироги на столе стынут? – хмыкнул Митрий, поднимая полог. – Мы уже кругом опоздали.

Внутри сидел, кутаясь в красный кафтан с соболиным подбоем, мрачный сотник. От жаровни валил дым, пахло топленым салом и кислым потом.

– Тебя, никак, святой в чело поцеловал, Федор! – прохрипел офицер. – Стрельцы тебя признали, когда на тропе нашли.