– Но мы… Мы же забрали ее. Мы забрали ее из того ужасного места!

Она смотрела на застывших перед ней мужчин. Таубеншлаг опустил взгляд, Шафранек вновь отрицательно качнул головой. Атанасиус был неподвижен. Но именно он заговорил первым:

– Ее кровь уже несет отпечаток духа. Мы опоздали.

Зеленые очки Шафранека зловеще блеснули в свете газовой лампы.

– Скоро она придет в себя. Запертая в неугодном ей теле Кормилица придет в безумие. Никто не знает, какой силой она обладает. Посему мы должны… мы должны уничтожить тело до того, как оковы яда падут.

Атанасиус, словно ожидая этих слов, шагнул к недвижно лежащей девочке. С шорохом вышло из трости лезвие. Оцепенение, на миг овладевшее Ангеликой, спало – женщина с криком бросилась к телу дочери:

– Нет!!! Не смейте!

– У нас нет выбора, – голос Шафранека казался бесцветным. – Иначе ее злодейства по пробуждении затмят те, что приписывают взбунтовавшемуся голему[4].

Ангелика подняла взгляд на Атанасиуса. Глаза, сверкающие мертвым стеклом, неотрывно глядели на нее. И было в этих глазах что-то…

– Прошу тебя, Атанасиус, – она и сама не понимала, почему обращалась к нему, – не делай этого. Должен быть другой путь. Я прошу тебя…

– Тщетно, пани Чернова, – голос Шафранека заставил женщину вздрогнуть. – Это лишь механическая кукла, автоматон, оживленный каббалой кукольного мастера Цвака. А кукловод – я. Я – воля, которая побуждает его к действию.

– Прошу тебя, – Ангелика не отводила взгляда от застывших глаз.

Атанасиус замер. Ангелика встала, подалась вперед. Между их телами теперь было не больше пары дюймов. Неожиданно для себя женщина подняла руку и коснулась восковой щеки. Нежно. Ласково:

– Не надо.

Сталь со свистом пронзила воздух, с сухим шорохом впилась в плоть… Ангелика упала на колени, слезы потоком хлынули из глаз. Она не сразу поняла слова, произнесенные Шафранеком в этот миг:

– Как… как это возможно?

– Должен быть другой путь. – Ровный голос Атанасиуса заставил женщину поднять голову.

Обернувшись, она увидела, что клинок вонзился в топчан на дюйм в стороне от шеи Анежки. Невероятное облегчение почти лишило ее сил. В этот момент девочка пошевелилась. Объятая страхом женщина вцепилась в полу плаща Атанасиуса. Анежка медленно открыла глаза.

Черный дым поднялся из-под раскрытых век. Там была только тьма, тьма живая и жадная. Жуткая, потусторонняя сила сдавила виски, сжала в спазме горло. Перед глазами поплыло, стены комнаты исказились и потекли, воздух дрожал, словно над раскаленным песком пустыни. Удивленные голоса Шафранека и Таубеншлага звучали глухо и гулко, как сквозь водную толщу. Единственное, что не утратило реальности, – Атанасиус, стоящий рядом с ней.

Пропорции пространства расширились, стены и потолок удалились бесконечно, постепенно растворившись в пурпурном тумане, который клубился, как живой, хотя не было даже намека на ветер. Анежка поднялась в воздух, как подвешенная за невидимые нити марионетка. Тело ее только частично обладало какой-то подвижностью – плечо правой руки, предплечье левой, правое бедро, голова. При этом каждая часть словно обладала собственной волей, двигаясь хаотично и невпопад с остальными.

Атанасиус поднял Ангелику на ноги, оттащил назад, закрыл собой. Сбросил плащ, повел плечами, издав отчетливый металлический скрип. Тьма, смешанная с фиолетовым туманом, окутывала все вокруг, делая неразличимыми очертания и границы места. Одно было ясно – это была уже не комната аптекаря. Воздух стал сырым и отвратительно пах тиной, пол под ногами обратился в чавкающую жижей губку мха. Темные, искривленные столбы проступали в тумане.