Фрол чуть не подавился.

– Так это он! – воскликнул уроженец Чебоксар, тыкая пальцем в тщедушного мужичка, чья физиономия свидетельствовала о частых возлияниях.

– Мужики, мужики, – попятился пришлый, глядя на то, как немедленно подорвались Простаков и Ануфриев, – вы погодите, я че сказать-то хотел. Извините за то, что ночью заходили.

Все недоверчиво косились на пришельца.

– Я, мужики, понимаете, не хочу никому неприятностей.

– Мы тоже никому ничего не хотим, – ответил за всех Ануфриев. – Чего тебе надо?

– Э, мужики, знаете, я че хочу сказать. Через два дня там наши собираются к вам снова нагрянуть. Понимаешь, мужикам постоянно хочется, – он щелкнул себя пальцем по горлу, – а с деньгами у нас туго, поэтому ждите гостей.

– Это когда? – переспросил Ануфриев.

– Вот, – мужик закатил глаза к темнеющему небу, – вот сегодня ночь, завтра ночь, а третьей ночью полезут. Я их отговариваю, не слушают меня.

– И сколько человек будет? – Алексей начал незаметно для самого себя сгибать и разгибать алюминиевую ложку в руках, так что в конце концов она сломалась. Он раздраженно бросил обломки на сделанный несколько дней назад Валетовым стол и, не моргая, уставился на алкоголика.

Пришлый смотрел с ужасом на то, как глаза здорового детины наливаются кровью.

– Да вы так не волнуйтесь, че вы, я же сказал, – начал пятиться он.

– Чего хочешь за это? – Сизов сообразил, что просто так такие вещи не делаются и люди друг друга не закладывают.

– Вы бы замолвили там за меня словечко перед Михаилом Афанасьевичем, скажите ему, что Андроныч заходил, предупредил вас, теперь вы будете знать. Под утро полезут. Меня с ними не будет, готовьтесь.

Ануфриев крикнул:

– Всегда готовы! Значит, говоришь, придут через два дня?

Мужик облизал пересохшие губы:

– Ну да, типа того.

– Ладно, скажем. У вас тут, видать, с Афанасьичем свои отношения.

– Точно, точно, – Андроныч улыбался, переминаясь в старых зимних ботинках без шнурков. Вроде как надо было уже уходить, а в то же время никто ему еще ничего не подал.

– Есть хочешь?

– Не-а. Может, выпить чего есть?

Скривившись, Ануфриев поднялся, откинул брезентовый полог и направился к своей лежанке. Достал бутылку с самогоном и обомлел. На улицу он вылетел с красным от ярости лицом.

– Ублюдки, кто лизал? – потрясал он наполовину опорожненной бутылкой.

Все съежились.

– Здоровый, это ты тут лижешь?

– Ты чего, Олег, – обиженно забубнил Простаков. – Я же с тобой все время. Когда мне пить-то?

После этого все устремили свои взоры на Фрола. У него одного было время на то, чтобы прикладываться к бутылке.

Валетов поглядел на сослуживцев и тихо-тихо выдавил:

– Я все объясню. – Он опустил голову в пустую тарелку и больше не собирался оправдываться.

Решив оставить разборки на потом, Ануфриев налил самогон стукачу, так, с полкружки. Тот поблагодарил, от куска хлеба отказался и залпом выпил, закусив при этом мануфактуркой – попросту втянув носом воздух из ватной подкладки фуфайки.

– Спасибо, мужики, и будьте готовы, – погрозил он пальцем, – на третью ночь нагрянут.

Гость ушел. Церемония с самогонкой дала Фролу время на то, чтобы он успел придумать оправдание своим действиям. Все молча ждали. Мелкий поднялся из-за стола и с преисполненной собственного достоинства интонацией начал декламировать:

– Я ни капли в рот не брал.

Его тут же перебил Ануфриев:

– Куда ж ты дел целый литр, козлина?

– Мужики, я свинью дрессировал, честное слово, все ему скормил. Хлеб в самогонке мочил.

– То-то, я гляжу, у нас совсем сухарей нет, – тут же подметил Простаков, любящий погрызть в перерывах между работой, да и на обед с ужином, немножко сухариков, которых они одно время понаделали, пользуясь большим количеством дармового хлеба.