ГРАМСКОЙ. Элиночка, ты не права. Что значит – ничто? В силу элементарного закона сохранения энергии и материи, учитывая также религиозные постулаты о бессмертии души…

ЭЛИНА. Помолчи! Почему ты не умер? Почему он? Кто все это решает? Объясните мне – или я сойду с ума!.. Извините… Давайте помолчим… Извините… Кушайте, пожалуйста, пейте… Это его мама приготовила. Она прилегла, извините ее…

Длинная пауза. Наконец встает Грамовецкий.

ГРАМОВЕЦКИЙ. О мертвых или хорошо, или ничего. Поэтому я ничего не хотел говорить. В самом деле, кто был усопший по высшему счету? Обычный российский полуинтеллигент.

ГРАМСКОЙ. В другой раз не мог об этом порассуждать?

ГРАМОВЕЦКИЙ. Обычный российский полуинтеллигент. Пьянствовал, философствовал. Семью не обеспечил, любовницу не осчастливил, теорему Ферма не доказал. В общем, такой же средний тип, как я. Следовательно, хвалить усопшего – хвалить самого себя, а это нескромно! (Коротко рассмеялся.) Я думаю, он оценил бы эти слова, он и сам был порядочный ерник, на похоронах Грумова анекдоты мне на ухо рассказывал, чтобы рассмешить… Я завидую ему. Он умер, зато не увидит, как все рушится, как огонь и вода покрывают город, как гибнут его дети! А нам все это предстоит увидеть. Но нельзя заранее опускать руки! Я уже действую, я уже провожу расследование по факту его гибели. Это ведь убийство, причем политическое. Многие знали, что он уезжает. И испугались: вдруг он откроет кое-кому глаза на происходящие здесь безобразия! Это политическое заказное убийство! В сущности, это меня должны были убить. В меня уже стреляли, наезжали машиной, ежедневно подбрасывают анонимные письма с угрозами. Если бы не моя связь с серьезной бандитской группировкой, вы бы давно меня похоронили. Ничего, недолго ждать, я чувствую, что буду следующим! Пью, друг, за твою гибель – и за свою!

Пьет. Остальные воздерживаются.

ГРАМСКОЙ. Про связь с бандитами – ты серьезно?

ГРАМОВЕЦКИЙ. А сам ты, что ли, не связан с ними?

ГРАМСКОЙ. Я имею отношение к этому явлению только лишь в силу того, что по долгу службы это явление преследую и вынужден входить в контакт с некоторыми его представителями, которые хоть и на подозрении, но с юридической точки зрения пока являются легальными гражданами, юридическими лицами, следовательно, как тоже юридическое лицо, я не имею права…

ГРАМОВЕЦКИЙ. Молчи, бандит!

ГРАМКО. Ради бога! Будто говорить больше не о чем! Я вот недавно был в театре…

ГРАМСКОЙ. Он бандитом меня назвал! А где доказательства? За клевету и под суд можно угодить, между прочим!

ГРАМОВЕЦКИЙ. С удовольствием! И я на суде наконец скажу о тебе все, что знаю!

ГРАМСКОЙ. Да что ты знаешь?

ГРАМОВЕЦКИЙ. Все!

ГРАМСКОЙ. Что именно? Конкретно!

ГРАМКО. Ребята, бросьте! Вы же друзья, нехорошо так. Кто-то, возможно, бандит. Я говорю – возможно. Сегодня он бандит, завтра убит, извините за рифму. Или сидит в тюрьме. Или пока разгуливает на свободе. Все преходяще. А вот дружба – вечная категория. Разве не так?

АЛИНА. О чем вы говорите? Надо о нем! Извините… Можно мне сказать?… Восемь лет я… я знала… его… И все восемь лет… Сейчас такой момент, что мне не страшно и не стыдно… Восемь лет я собиралась признаться ему, что люблю его. И не успела. Он ушел и никогда не узнает. Я виновата. Мы все виноваты перед ним. Он собирался уехать, он приходил ко всем, и никто не догадался протянуть ему руку помощи. Никто! Ведь он не уезжать собирался, он чувствовал, что погибнет! Он просил каждого: помоги мне, спаси меня! Никто не спас, никто не помог!

ГРАМСКОЙ. Вы не правы. Если бы он действительно высказал просьбу…