– Сиди, не суетись, – сказал Агапкин, – ты можешь видеть грозу, чувствовать ее и не промокнуть без всякой крыши и зонтика. Кстати, зонтик бы все равно не защитил, при таком ветре он вывернется наизнанку, сломается.

Ветер отдохнул, отдышался, стал мощным и злым, под его порывами беспомощно и страшно гнулись деревья, прижималась к земле трава.

– Он еще и холодный, – заметил Федор Федорович, – но разве ты замерзла? А на тебе всего лишь легкое платье, босоножки.

Он был прав. Нет, я, конечно, чувствовала холод, но внешний, нестрашный. Меня согревал Адам, защищала от дождя широкая шумная крона старого тополя. Платье, волосы оставались совершенно сухими.

– Ты продолжаешь наблюдать события извне, из уютного, спокойного, безопасного далека. – Агапкин прищурился, искоса взглянул на меня. – Чтобы понять ту, другую действительность, ты должна оказаться внутри. Мне не понравилась твоя реплика о прогрызании дыр, ты сама отлично знаешь, что это невозможно, не нужно. На самом деле ты просто не желаешь сменить угол зрения. Боишься, брезгуешь, врешь себе и мне.

– Конечно вру, – согласилась я, – но разве эта ложь не есть первый шаг к пониманию большевизма? Он весь построен на лжи, именно со лжи началось мое знакомство с Лениным. Я соврала на детском утреннике, назвав себя его внучкой, и вопрос, почему я это сделала, оказался решающим.

– Решающим – что? – язвительно спросил Агапкин.

– Не знаю. – Я вздохнула, потрогала влажный нос Адама.

В ответ Адам нежно лизнул мою ладонь. Я уже не могла представить, что еще несколько минут назад не знала этого чудесного пса, и поймала себя на том, что всерьез размышляю, уживется ли он с моим ирландским сеттером Васей, если я приведу его домой, увидит ли его мой Вася или только почувствует, и как сложатся их отношения?

– Ты ступаешь, уже ступила на чужую территорию. У тебя есть только один шанс уцелеть. Не врать себе. Их атаки, соблазны, ночные кошмары для тебя безопасны до тех пор, пока ты сама себя не предашь. Ты же знаешь, почему я уцелел.

Конечно, я знала, я сама это для него придумала. Он любил всю жизнь одну женщину. Любовь без предательства – единственное достоверное объяснение, почему он уцелел. Я категорически возражала самой себе, мол, так не бывает, особенно у мужчин, не бывает, чтобы всю жизнь одну и без предательства. Никто мне не поверит. Я и сама себе не верю.

Безумно трудно, когда твоя внутренняя правда противоречит общепринятой точке зрения, «мудрости мира сего». Ты кажешься себе дурой, сентиментальной кретинкой, ты себе не доверяешь, становишься беспомощной, уязвимой, и единственной защитой представляется «мудрость мира сего», с ее обыденными истинами. Нет никакой любви. Что это ты вообразила? Кто ты вообще такая? Где она, любовь? Покажи, дай пощупать. Не можешь? Ну и молчи в тряпочку, знай свое место. Яйца курицу не учат. Все мужчины одинаковы, и женщины одинаковы, вообще люди одинаковы. Каждый блюдет свой интерес. Все врут, предают, «что внизу, то и наверху». Страсть, животные инстинкты, жажда превосходства, тщеславие, корысть, выгода, прибавочная стоимость.

«Вот что есть истина, совершенная истина, и ничего, кроме истины».

«Мудрость мира сего», гигантская курица-наседка, снисходительно берет тебя под свое полновесное крыло. «Это сила, могущественнее которой быть не может, потому, что Она проникает в тайны и рассеивает неведение».

Под крылом хорошо, покойно, сразу жизнь кажется понятной и простой. Открываются тайны, рассеивается неведение, ответы на любые вопросы валятся прямо в рот, готовенькие, кем-то уже пережеванные и переваренные. Отдыхай, грейся и не высовывайся.