Но больше всего меня интригует Луи Станик. Он единственный попытался внести немного непринужденности с помощью коротенькой речи, на манер декана перед началом занятий. Надо думать, преимущество возраста. Ему немного за пятьдесят, высокий, прямой как жердь. Из-за усов и очков в черепаховой оправе немного смахивает на актера Граучо Маркса. Он единственный из троих, упоминание о ком я обнаружил в профессиональных справочниках. В пяти строчках, уделенных ему в «Ларусс-синема», говорилось, что в семидесятых он много работал в Италии, но названия фильмов были мне совершенно незнакомы. Вернувшись во Францию, написал сценарий полнометражного фильма, который так и не вышел, потом кропал еще что-то, пока не очутился здесь, в этой странной конторе. Маловато для послужного списка, вполне может уместиться на листочке для самокрутки. Хотя в моем собственном не написана пока даже первая строчка, я поклялся себе не кончить карьеру так, как Луи Станик.

Никто не пытается нарушить молчание. Я встаю, чтобы выглянуть в коридор через окно. Мы в небольшом четырехэтажном доме на улице Турвиль, в седьмом округе. Комната, в которой мы находимся, абсолютно пуста, за исключением кофейного автомата и двух диванчиков. Прежние съемщики, наверное, смылись потихоньку, прихватив что могли. В перегородке большое окно мне по пояс, через которое видно все, что творится в коридоре. Но пока там происходит нечто совершенно непонятное. Может, это из-за усталости, нетерпения или стресса, но у меня впечатление, что там, на уровне моих бедер, бушует поток белокурых скальпов. Порой выныривает лоб, пара глаз или кепочка, но все это как-то смутно. Телефонный звонок нарушает тягостную тишину и снижает давление. Станик снимает трубку и через секунду кладет обратно, успев выслушать объявление секретарши, что наша встреча откладывается на два часа.

– И так уже битый час торчим тут впустую, – говорит Дюрьец.

Станик пожимает плечами в знак бессилия. Для него терпение уже давно стало постоянной работой.

– Вы не находите, что им на нас плевать? – спрашивает Матильда Пеллерен.

Так и подмывает ответить, что мне пока лишь двадцать пять и вся жизнь впереди, чтобы дождаться такой встречи. Она предпочитает встать и гордо удалиться, не пощадив нас в своем старомодном негодовании.

– Жаль, – говорит Станик. – От нее приятно пахло.

Жером Дюрьец остается на своем диванчике один.

– Можно, я чуток вздремну? А то бессонница совсем замучила…

– При нашем ремесле это почти удача. Располагайтесь, через полтора часа разбужу.

И пяти минут не прошло, как Дюрьец уже дрыхнет всем на загляденье.

– Только дети могут так засыпать.

– И еще китайцы, – говорю я. – В Пекине люди спят где угодно – за рулем велосипеда, в переполненных ресторанах, в автобусе.

– Часто там бывали?

– Никогда. Но мне рассказывали.

Из своего угла я могу наконец разобрать, что происходит в коридоре, благодаря застекленной двери, позволяющей видеть силуэты в полный рост. Но порой вид реальности запутывает ее еще больше.

– Господин Станик… вы не знаете, что там за карлики толпятся в коридоре?

– Ах, это… Там в самом конце коридора «Прима», агентство по набору актеров. Меня все это тоже заинтриговало, и я туда заглянул. У них там пробы для какого-то американского фильма, который частично снимается в Париже. Им требуется двести взрослых лилипутов. Желательно белокурых и двуязычных.

– О чем фильм?

– Они не смогли сказать точно, пока это называется «Ад кромешный». Там есть сцена с лилипутами и женщинами-великаншами – несколько десятков эдаких толстенных мамаш.