Михаил Федорович, догадавшись, посмотрел на князя.

– Да, – подтвердил князь, – мы их выследили и в подходящее место загнали. На речке Пехорке была у нас битва. Сказывали, при нем лишь три десятка человек осталось, с ними – бежал прочь. Потом приплелся в Москву с повинной. И что там с ним в Москве было – того я уже не знал. Может, его поляки на что-то употребили. Ей-Богу, не до него потом было. Да что уж вспоминать…

– Да нет уж, придется вспомнить. Тебе сам Бог велел возглавить Разбойный приказ. Я знаю – когда неприятеля из Кремля выгнали, вы с князем Трубецким чуть ли не сразу велели дьяку Поместного приказа Мартемьянову собрать уцелевшие столбцы Разбойного приказа. И он их искал по всем закоулкам. Что-то даже в Посольском приказе сыскалось. Потом князь Волконский, пока Разбойный приказ не ожил, собрал под свою руку дьяков и подьячих, годных для розыска воровских дел, хотя он не только этим занимался. А потом этот приказ был – как проходной двор, там дьяки и подьячие то и дело менялись, больше года не служили. Хозяина не было – так ты и станешь дельным хозяином. Я знаю, ты воровские шайки уничтожишь и дороги от них освободишь, – сказал патриарх. – И на то – государева воля.

Сказать «моя воля», он мог, будучи соправителем молодого царя, но не желал. Годы такие, что в любой час может призвать к себе Господь, и на кого останется царство? На того, кто сам себя полновластным государем пока не считает?

– Я уже послал за князем Иваном, – добавил патриарх. – Ему велю дать тебе столько людей, сколько потребуется.

Пожарский понял – речь о племяннике Филарета, князе Черкасском, и это означало – решение принято, Черкасский возглавит Стрелецкий приказ. Вернувшись из плена, патриарх долго присматривался к безобразиям, чинимым князем Лобановым-Ростовским, который, правя приказом, Бог весть кем себя возомнил. Наконец патриарх велел в прошлом голу подготовить вразумительное обвинение в измене, и Лобанов-Ростовский был отправлен в ссылку. Ивану Черкасскому же патриарх полностью доверял. Была еще одна причина оказывать роду покровительство – сестра патриарха, Марфа Черкасская, ухитрилась спасти его сына Михаила и дочку Татьяну, увезя их с собой в ссылку на Белоозеро. Такое не забывается.

– И я за тебя молиться стану, – пообещала князю великая старица Марфа. – Память у меня такая – твое добро ко мне и к сыну я крепко запомнила.

Князь ей поклонился.

И патриарх понял – разговор, который мог быть трудным, завершился удачно.

Новое здание на дворе князя Пожарского, что уже подвели под крышу, было самым обыкновенным для Москвы – жилые помещения в три яруса, почти все на глухих подклетах, два крытых крыльца, двое сеней, вдоль одной стены – гульбище в четыре сажени, вдоль другой – гульбище в пять сажен, в те гульбища выходят окошки горниц, будущих крестовой и столовой палат, повалуша в четыре яруса, верхний вполне мог бы служить сторожевой башней. Из маленьких окошек была видна вся Лубянка, а ежели смотреть вдаль, на все четыре стороны, то и кремлевские башни, и чуть ли не вся стена Белого города с недавно возведенными каменными башнями. До Смуты такое было бы невозможно, а теперь, когда сгорели великолепные высокие терема, а на пожарищах возводят не столь роскошные жилища, взгляд летел вдаль беспрепятственно. Под самим зданием же был уцелевший после пожара каменный погреб, и его расширили. Предполагалось, что летом в этот дом на время переберется княгиня с дочками и всеми комнатными женками и девками, а нынешнее жилище, чудом уцелевшее в пору пожаров, будут чинить и достраивать нужные в хозяйстве помещения. Одно уже есть – крестовая палата, а задуман великолепный высокий терем.