– Иного по выговору признать можно. Я их наслушался. Иного – даже по зазнайству. Они это гонором зовут, кричат: мы-де русская шляхта! А иного – у бабы. Они ж тут себе полюбовниц завели. И я про то кое-что знаю.

– Точно… – пробормотал Чекмай. – Княже, он прав. После войны мужиков стало куда как меньше, и бабы за них цепляются, им наплевать, литвин, немец или арап.

– Так, – согласился князь. – Ермолай Степанович, коли хочешь послужить государю, так вот тебе служба – отыскивать тех литвинов, что остались на Москве, все про них вызнавать, но себя ничем не оказывать.

– Желаю, – отвечал Ермачко. – И могу.

– Так. С сего дня ты на моей службе. Соседям, родне, кумовьям про то знать незачем, – сказал князь. – Отправляешься в поиск. На Ивановской скажешь… Чекмай, что бы там лучше соврать?

– Решил о душе подумать и пошел трудником в мужскую обитель, – сразу придумал Чекмай. – Обители после Смуты еще не опомнились, руки там надобны. Может, и впрямь Ермолай Степанович со временем станет иноком.

– Я думал об этом… – неуверенно отвечал Ермачко. – Внуки мои далеко, я их только раза два видел. Тварь негодная – при дочке, не пропадет.

– Будь осторожен. У тебя оружие есть? – спросил князь. – Коли нет – дадим.

– Нож бы хороший не помешал, – деловито сказал Ермачко. – Засапожник-то у меня есть, а мне бы булатное чингалище, я такое видывал. С ним как-то вроде вернее…

– Губа не дура! – Чекмай рассмеялся. – Чингалище будет, у нас такого добра довольно.

Ермачка Смирного оставили ночевать на княжьем дворе – ночью на московских улицах все еще неспокойно. На следующий день его снарядили, и он ушел в поиск. Сговорились так: коли что нужное разведает, оставит грамотку на имя служителя Оружейной палаты Глеба Гусакова у тамошнего сторожа. Лишний раз ему на Лубянке у княжьего двора мельтешить незачем. А место встречи – тот кабак, где Ермачко толковал с Чекмаем, время – как народ к вечерней службе потянется.

Помолившись и поев, князь, Чекмай и Гаврила взялись разбирать приказные столбцы. Нашлись в общих кучах и совсем старые – Гаврила опознал подпись покойного деда на оборотной стороне, в месте склейки. Потом у князя не на шутку разболелась голова, и он пошел прилечь.

Улов был неплохой – челобитные, в которых живописались подвиги Мишуты Сусла и наконец-то в сказках Земского приказа появилось описание его внешности: ростом невысок, в плечах дивно широк, на левой руке недостает двух пальцев, каких именно – неведомо. Челобитную принял Дорошко Супрыга, причем недавно. Все к тому шло, что нужно искать Супрыгу, который явно знал более, чем в столбцах написано.

– А вот, глянь, дядька Чекмай! Баба поминается, вдова Федорка Антипова дочеришка, Ивановская женишка. И неспроста она в челобитную попала. Погоди… Ее допрашивали, какого человека она видела… не признала… для чего тогда в столбцах поминается? И видела у себя на дворе, и соседи то ж говорят… А, вот! Видела, что на левой руке двух пальцев недостает! Выходит, это она видела! Как же он к ней на двор забрел?

– Может статься, награбленное к ней привозят, чтобы сбывала. Или кого-то из шайки полюбовница.

– Живет тут неподалеку, у Сретенской обители… Дядька Чекмай!

– И думать не смей! Запиши ее, и станем дальше трудиться.

– Дядька Чекмай! – взмолился Гаврила, которому до смерти надоело возиться со столбцами.

– Нишкни! Как бы не вышло, что не ты ее, а она тебя выследила. Гаврила, нам нужны тайные соглядатаи. А вся Москва знает, что ты князю служишь.

Гаврила вздохнул.

– Давай лучше подумаем, как нам Супрыгу сюда залучить.