– Сейчас или никогда, Кнопочка, – сказал я и положил руку на ее левую грудь.

– Что ты делаешь, Незнаечка? – ее изумительные зеленые глаза широко распахнулись, щечки замело стыдливым румянцем.

Где-то рвалось и ухало. Пулеметная очередь срезала ветки, и нам на головы посыпалась сухая хвоя со щепками.

– Будь моей, Кнопочка, – говорю.

– Ну Незнаечка, – яростно зашептала она, – ну я так не могу. А вдруг увидят?

– Что ты ломаешься, как школьница? Я ведь тебе нравлюсь, я знаю.

– Куда, куда ты лезешь… куда ты суешь…

И вот – вдали словно ветер побежал над золотыми полями ржи. Нет, то не земля вспучилась, то идет-наступает на Русь поганая вражья рать из Голливуда.

– Да… да… Незнаечка, – сладко стонет Кнопочка.

То не туча черная затянула небо – то вражья аэропланы, как тысячи поганых мух, заполняют собой русский воздух! И сыплются на светлые наши головы бомбы и пустые бутылки из-под виски. Йес, факин шит, мазафака, глумятся гномики-пилоты.

– Да, вот сюда, Незнаечка… вот так, хорошо, – стонет Кнопока и царапает мне коготками спину.

То не море вскипело, то с бурлением поднимаются из глубин глумливые черепашки-ниндзя с хвостатыми аватарскими уродцами – на подводных лодках. И сжимаются от тоски сердца, и темнеют наши лица, и Родина готовится к последнему бою. И посреди всего этого мы с Кнопочкой под кустом зеленики. Вы скажете, друзья и братья, как такое возможно? Уж поверьте мне – возможно. Я же вас не стану обманывать.

– Да! – закричала Кнопочка.

И в этот момент увидели мы странное. Над курганами из погибших тел двигались два больших мохнатых уха, до боли знакомые нам всем! И стихла пальба, и замерли в небе мухи-аэропланы, и распахнулись в изумлении тысячи ртов.

Он шел, как живой, суровый и грозный, весь покрытый шрамами, с забинтованной рукой и густою бородой на плече.

– Что вы зарылись в землю, как мыши? – громогласно воскликнул Генерал Чебурашка. – Али перевелись на русской земле богатыри и богатырицы? Внуки Суворова, Кутузова, Дмитрия Донского! Вставайте на последний бой.

И в страхе замерли враги, видя, что он не идет, а парит над кровавой баней. Но в наших сердцах вспыхнула надежда. О, тогда натянул я штаны и выхватил из-за пазухи гранату.

– За Родину! – закричал я, и ответным криком многих бойцов наполнился густой лес. – За Союзмультфильм! Ура!

– Голубой вагон бежит, качается, – ударил по клавишам гармошки Крокодил Гена, – скорый поезд набирает ход. Ах, как жаль, что этот день кончается, пусть бы он тянулся целый год!

И хором грянул лес:

– Скатертью, скатертью, дальний путь стелется…

Окровавленные, бинтованные-перебинтованные, вставали бойцы из своих окопов. Как прекрасны были их покрытые копотью лица!

– …и упирается прямо в небосклон…

И заколебалась вражья рать. И вытянулись холеные лица диснеевских генералов.

– …каждому, каждому, в лучшее верится, катится-катится, голубой вагон!

Роняя оружие, обмочив портки, бежали по ржаному русскому полю чертовы микки маусы.

Когда МаКЗ заметил, что температура воздуха повышается, он включил встроенный термометр: ртутный столбик поднимался на полтора градуса в час; вкупе с повышенным атмосферным давлением это говорило о вероятных осадках. Пришлось переходить в экстренный режим, что увеличивало скорость работы, но быстро разряжало аккумуляторы.

По огромному карьеру неторопливо ползли другие малые кирпичные заводы, зарывались бурами в глину и всасывали ее. МаКЗ был МКЗ третьего поколения, из самых юных и функциональных, снабженных барометром, термометром и большим объемом памяти. Раз другие не перешли в экстренный режим, значит, о грядущей непогоде догадался он один. Программа велела поделиться информацией, сознание – придержать ее и выполнить план первым, чтобы первым же успеть в Храм Создателей. Возникшая дилемма едва не привела к системному сбою, но МаКЗ нашел выход: двадцать минут он работает в экстренном режиме, а потом сигнализирует остальным механизмам.