– Куда опять помчалась эта Ниса, а? Хотя… когда это она перед нами отчитывалась… Пока, красотка! – Шакира, не обращаясь ни к кому, помахала в воздухе рукой.

– Не трогай её, это её жизнь, – грустно проговорила Сандугач.

– Наверно, познакомилась с каким-нибудь страшилищем чуть краше обезьяны. На Нису клюют только некрасивые мужики.

– А хоть бы и познакомилась. Нам-то какое дело…

– Ой! Ты что это поёшь, птичка? Разве мы не подруги? Мы не должны таить друг от друга даже самых маленьких секретов.

– Тебе только дай волю, Шакира, и ты разденешь человека до самой души. Так нельзя, подружка. Душа – это тебе не капуста, в ней слоёв гораздо больше…

– Да? Ты так считаешь?.. – Шакира подняла вверх полные руки. – Раз-два, раз-два… Слушай, говорят, что гимнастика в воде способствует похудению… Сандугач, ты иногда бываешь очень странной. Когда мы поступили в институт, нам было всего по семнадцать лет. Я что-то не пойму: ты, птичка, похоже, успела до этого полетать в греховном саду, да?.. Раз-два, раз-два…

– Я пошла в сауну… – Сандугач вышла из воды, с её длинных волос водопадом стекали струи. Дверь парной была открыта. Ниса очень торопилась… Вообще-то она аккуратная. Значит, торопилась… Куда? К кому? Не всё ли равно? Зачем Сандугач знать её тайну? У неё и собственная чаша полна до краёв. Почему в последние годы она всё сильнее тоскует по деревне? И эта тоска не только усилилась, теперь она стала нестерпимой и терзает сердце. Ну что, что она потеряла в этом Кызыл Тау?! Если бы она знала, то послала бы туда на поиски хоть десять человек. Ах, если бы она знала!.. Вот эта самая неизвестность и мучила её.

Сандугач ковшиком плеснула воду на раскалённые камни. Пар опалил её мокрые от слёз щёки. Всё чаще ей казалось, что и из груди у неё торчит раскалённый камень. Иногда, в моменты, когда тоска становилась совсем невыносимой, кто-то словно распинал на этом камне её чувства и сжигал заживо её сердце… Она полюбила неправильно! Оказывается, бывает и любовь по ошибке, которую уже невозможно исправить, и она будет с тобою всю жизнь, подобно горбу на спине, и не выпрямится, сколько ты её ни приглаживай и ни растирай. Оказывается, любовь – это кому как повезёт… Кто-то ведёт ей счет: одна, две, три… десять-двадцать, а Сандугач сгорела в огне одной-единственной своей неправильной любви… Её израненное и обугленное сердце так и не оправилось.

Зазвенел телефон. Обернувшись в покрывало, женщина вышла в предбанник. Звонила прислуга – дальняя родственница её мужа, «седьмая вода на киселе», которая жила у них в доме. Безмолвная, словно тень, Рокия в жизнь «молодых» не вмешивалась, мыла, готовила, убирала, а вечерами, уединившись в своей каморке, вязала шаль.

– Слушаю, Рокия-апа, – сказала Сандугач.

– Тут у ворот мужчина. Твой Бадри шофёра искал, вот он самый и пришёл. Мне открывать, что ли, пустить его?

– Но ведь Бадри Саматовича нет дома. Не буду же я за него выбирать шофёра!

– Так ведь шофёр-то не для него, а для тебя. Он уж, бедняга, третий раз приходит.

– Мне шофёр не нужен, Рокия-апа. Я и сама умею рулить!

– Так ведь Бадри боится, что ты куда-нибудь врежешься…

– Рокия апа, давай не будем за меня переживать, ладно?!

По деревенской привычке Сандугач разговаривала громко. Действительно, хоть она и прожила в городе немало лет, деревенские привычки не оставили её. Но Сандугач и не стеснялась этого. Разве это – недостаток? Конечно, нет. Человек, выросший на свободе и никогда в жизни – ни дома, ни у себя во дворе, ни в лесу не испытывавший чувства тесноты, не станет разговаривать шёпотом.