Девчонки закапывали во дворах секретики, прыгали через резинку, врали по мелочам, сплетничали, хвастались – в общем, жили. На балконах стояли ведра с заквашенной капустой, по осени на огородах за домом копали картошку, отбирали у мужиков зарплату, мечтали о ковре на стену, хрустальной вазе, зимних сапогах.

Обычные люди, обычная жизнь.

Отец загулял, когда Вера перешла в восьмой класс.

Вера слышала, как плачет мама, видела, как злится отец, и чувствовала: их ждет что-то плохое и страшное.

Скрутился отец с маминой подружкой тетей Ларисой, разведенкой. Худая, нервная, точнее вздернутая, тетя Лариса была моложавой и симпатичной. Особенно на фоне остальных женщин за сорок, обабившихся, располневших, неухоженных, с мелкой химической завивкой на волосах, красными стекляшками в ушах и облупившимся маникюром – какой уж тут маникюр, когда вечно на кухне или в огороде? В сорок женщины выглядели на пятьдесят. А Лариска была стройна и моложава, детей у нее не было, а два неудачных брака были. Женщины ее снисходительно жалели – одинокая и бездетная, уже полубаба.

Дуры тетки. Уж кого надо было бы пожалеть – так это их, замужних и имеющих детей! Что за жизнь была у этих женщин? А Лариска жила для себя. Служила она в бухгалтерии комбината, хоть и не главный бухгалтер, а птица важная. И работа у нее была чистая: тычь себе наманикюренными пальчиками в счетную машину и чаек попивай.

К тому же Лариска была большой модницей и за тряпками ездила в Москву, в магазин ГУМ, где продавали самое вкусное в мире мороженое.

Почему мать с ней подружилась, что у них было общего? Да ничего. А нет, не так: какое-то время у них был общий муж, Верин отец.

Жила Лариска в соседнем подъезде, в однокомнатной, выданной комбинатом, квартире. Мать туда бегала «попить кофейку», и после визита от нее попахивало коньяком и сигаретами.

Отец злился, скандалил, поносил «эту шалаву белобрысую», то есть Лариску, последними словами, а потом… потом к ней ушел.

Кроме боли, унижения и обиды был еще стыд – на глазах у всех, у всего дома и всего комбината! Да еще и тут, под самым носом! Хуже позора не придумать.

Вера помнила, как мама тогда похудела. Килограммов на десять, не меньше. Не ела, не пила, только страдала.

Поддерживали ее соседки и старые подружки по комбинату. Старый друг лучше новых двух. Эх, мама! Куда тебя утащило? Какой кофеек, какой коньячок?

Мать и жалели, и осуждали – сама виновата, указала своему мужику дорожку! А нечего было с этой дружить, не нашего поля ягода.

Нечего, верно. И не нашего поля, тоже верно. И сама виновата. Только сердце у Веры рвалось на куски, когда она видела, как страдает мама. И тогда поклялась – все сделаю, а мама будет счастливой! Самой счастливой на свете! Правда, как это сделать, Вера не представляла. Ни плана «А», ни плана «Б» у нее не было.

С отцом она общаться категорически отказалась, а завидев его на улице, сворачивала в другую сторону.

Однажды Лариска ее подловила и елейным голоском заверещала:

– Ой, Верунечка, заходи в гости, папа переживает.

Ну и так далее. Всякое, дескать, в жизни бывает, но плохой мир лучше доброй ссоры. Вера ответила грубо:

– Не нужен мне ни ваш плохой мир, ни добрая ссора. Ничего мне от вас не нужно! Видеть вас не могу!

– Ласковое теля двух маток сосет, – крикнула ей вслед Лариса.

Не оборачиваясь, Вера бросила:

– А не пошла бы ты вместе со своим муженьком!

Когда закрыли комбинат, отец с новой женой уехал на север на заработки. И это было для Веры счастьем – теперь, выходя из подъезда, она не оглядывалась, боясь повстречаться с ним или его новой женой. Но, пожив на севере несколько лет, они все же вернулись. Счастье, что Вера уже была далеко.