– Вот, только сегодня вынес. За недорого отдам.

Черский зашагал дальше.

Чем ближе становился рынок, тем гуще становилась толпа и тем больше странных личностей в ней попадались. Бабки в платках и мужики, обожженные жизнью, одуревшие подростки и неожиданно опрятные дамы. Какая-то женщина на пороге старости стоит столбом прямо посреди тротуара и срывающимся голосом поет неведомые пятидесятнические псалмы, а потом добавляет: «Слава Иисусу! Слава Господу нашему!» Проталкивались сквозь толпу суровые бритые громилы в черных кожанках со сверкающими, словно хромированными, застежками-молниями и синими татуировками на пальцах. А под ногами в картонных коробках трепетали белоснежные кролики.

Как ни в чем не бывало, текла мимо него река человеческая, каждый в ней жил своей жизнью, и никакой общественный катаклизм не мог заставить ее пересохнуть.

Даже под немцами наверняка все так же текли человеческие толпы, несмотря на комендантский час и профилактические виселицы. Но в те времена на месте нынешней Комаровки было гнилое болото с жабами и комарами.

Чуть дальше была совсем толкучка, где с картонок продавали все что угодно, не хуже, чем на легендарной толкучке в Жадине. Там, кажется, можно раздобыть даже оружие. А может быть, даже отыскать кого-то из сослуживцев по Афганистану – потому что кому ж еще оружием торговать…

«Но это у меня и так есть», – подумал Черский.

Он развернулся и зашагал прочь.

Его положение было не безнадежно. В городе можно найти оружие, можно найти информацию. А значит, он сможет очень дорого продать свою жизнь.

Уже от этой мысли в груди немного потеплело, и даже анестезия почти отпустила. Когда он отыщет новую диспозицию – обязательно вернется сюда, чтобы хорошенько вооружиться. Ну и с сослуживцами парой слов перекинуться.

Уже возле поворота на площадь возле Лидо другой пролетарий обнадежил Черского, когда предложил за недорого купить бензопилу.

Да уж, безоружным ты тут не останешься.

Потом каким-то образом, уже через неделю, ночуя на так и недостроенном центральном вокзале, все-таки нашел себе пристанище. В другом, далеком районе, где он еще никогда не бывал.

Хотя в городе и так хватало районов, где он никогда не бывал.

Когда он добрался до нужного дома, уже стемнело. Перед домом начали копать, да так и бросили, и он едва не свалился в квадратную яму.

Хозяин квартиры, пенсионер, оказался отставным полковником. И сдал ему квартиру во многом из уважения к афганскому прошлому. Хоть какой-то прок от службы…

Потом, внутри новой квартиры, ему снилось, что он обкурился добротным афганским гашишем – хотя сам никогда не употреблял даже по месту произрастания, – и, врубив наушники и накрывшись капюшоном, как негр из трущоб, какие показывают в кино категории Б и с рэпом в саундтреке, меланхолично бродит по двойной сплошной разделительной одного из столичных проспектов. Асфальт под ногами был похож на черную воду, двойная сплошная пульсировала и загибалась. Фары автомобилей, пролетая мимо, выхватывали его внезапный силуэт из тьмы, а водители поливали отборным матом. И желтые огни фонарей кружили над головой.

Он не помнил, что звучало в наушниках. Но музыка, безусловно, соответствовала. Она не резала уши и в то же время была достаточно экспериментальной.

Он прислушался получше и каким-то образом смог понять, что это играет. Он почему-то знал этот альбом, хотя никогда его толком не слушал.

Этот альбом протащил другой газетный труженик, байкер Бушинский. Он привез его из очередной поездки в Польшу, эдакий заграничный курьез, и оставалось непонятным, где такое продают даже в Польше.