Возникновение промышленного дизайна как феномена относится к той же исторической эпохе, что и промышленная революция. Периодом бурного расцвета стали 1920-е годы, когда в Германии возникло объединение Баухауз, ставшее в буквальном и переносном смысле школой промышленного дизайна. Возглавляемый такими архитекторами и дизайнерами, как Вальтер Гропиус, Мис ван дер Роэ, Иоханнес Иттен, Джозеф Алберс и Мохой-Надь, Баухауз оказал столь же мощное влияние на дизайн, как фрейдизм на психиатрию. Другими словами, он сформировал ясную (хотя и мрачноватую) философию дизайна. Ценой этой философии, как и в случае с психоанализом Фрейда, было безоговорочное принятие догмы, от которой многие архитекторы не могут избавиться до сих пор. Позже она была подвергнута остроумной критике Тома Вулфа в книге «Из Баухауза в наш дом».

Самый распространенный из постулатов этой догмы – «форму определяет функция». Эта емкая фраза, введенная в оборот архитектором Луисом Салливаном и скульптором Хорейшо Гриноу, долгое время была единственным принципом философии дизайна, известным в Америке. Когда на смену ручному труду пришли машины, первые промышленные дизайнеры принялись упорно искать идеальную форму новых промышленных изделий, причем их назначение часто принималось в расчет в последнюю очередь. В попытке понять машины и найти с ними общий язык основатели Баухауза утверждали, что форма предмета должна определяться его предназначением и функцией. «Прямота» дизайна полагалась при этом высшим моральным императивом, а неправдивый дизайн приравнивался к личной непорядочности и мог бы получить «алую букву», однако шрифтовики были слишком заняты борьбой со своими засечками.

Принцип «форму определяет функция», или «форма следует функции», необходимо прояснить. Первоначально она была своего рода рекомендацией дизайнеру: изучи и пойми принцип работы устройства, а затем задумывайся о его внешнем облике. Впоследствии же в нее стали вкладывать другой смысл: если устройство грамотно сконструировано и хорошо работает, его внешний вид естественным образом и неизбежно будет безупречен и приятен глазу. Очевидно, что это ложное допущение. Достаточно навестить любое патентное бюро и посмотреть на чертежи изобретений или, на худой конец, зайти на собственную кухню или в гараж, чтобы убедиться, что функциям приборов и вещей сопутствуют подчас самые чудовищные формы. Опровержению этого расхожего заблуждения много внимания уделил Генри Петроски, автор нескольких весьма познавательных научно-популярных книг, который, в частности, писал: «Форма вещи вытекает не из функции этой вещи, а скорее из опыта использования другой вещи, которая функционировала не так, как нам хотелось бы».

Хотя внимание к функции само по себе не гарантирует хорошего дизайна, безусловно, что игнорирование функции приведет к дизайну неудачному, причем далеко не всегда уродливому. Более того, горькая правда состоит в том, что множество неработающих вещей было удостоено наград за «выдающийся дизайн».

По утверждению Эдгара Кауфмана-младшего, постулат «форма следует функции» нужно понимать именно как последовательность – сначала функция, а затем форма. Функция предмета не диктует его форму, а задает рамочные условия. В пределах ограничений, которые определены этими условиями, дизайн может принимать какие угодно формы и обличия в зависимости от технологий, материалов и прежде всего – от таланта дизайнера. «Форма следует функции» – это хорошая формулировка довольно очевидного порядка действий, того порядка, о котором в идеальном обществе не стоило бы и говорить, а в нашем неидеальном нужно постоянно напоминать.