Тем не менее Жуковский и Александр Тургенев продолжали делать попытки добиться для Николая хотя бы права безопасно проживать на континенте. Они активизировали свои усилия весной – летом 1829 года; реакция императора поначалу казалась благоприятной, затем через Бенкендорфа Александру Ивановичу был передан решительный отказ, а затем внезапно ситуация по видимости вновь изменилась к лучшему. 30 января 1830 года Жуковский триумфально сообщил Александру Тургеневу, что государыня «именем государя» передала ему, что, если его брат «se trouve innocent, qu’il vienne lui-même se livrer à la générosité de l’Empereur; il saura lui rendre justice»62 [Дубровин 1902: 71]. Александр Иванович получил письмо только 29 марта 1830 года [см.: Дубровин 1902: 83] и тотчас сообщил его текст брату, который 6 апреля отвечал, что в таком случае он обязан явиться, ибо в противном случае считал бы себя обесчещенным [см.: Дубровин 1902: 83]. Однако довольно скоро выяснилось, что Жуковский неверно понял слова императора и что речь идет не о вызове на суд и возможности оправдания, а только об «изменении участи без уничтожения осудившего его приговора» [Дубровин 1902: 94]; в позднейшем пересказе П. А. Вяземского Николай I отвечал Жуковскому: «Если спрашиваешь меня как императора, скажу: нужно. Если спрашиваешь меня как частного человека, то скажу: лучше ему не возвращаться» [Вяземский 1882: 413]. Итак, хотя братья готовились к поездке Николая Ивановича в Россию и даже заказали французскому юристу О.‐Ш. Ренуару записку с анализом пунктов обвинения и их опровержением (она была окончена в мае 1830 года), в конечном счете поездка не состоялась и Николай Тургенев остался в Англии. Тем временем в июле 1830 года во Франции произошла революция, и если прежнее правительство эпохи Реставрации непременно выдало бы «государственного преступника» России, то правительство Луи-Филиппа, как довольно скоро выяснилось, относилось к изгнанникам, в том числе и из России, гораздо более благосклонно, и в сентябре 1831 года Николай Тургенев перебрался во Францию (см.: ПД. Ф. 309. № 231. Л. 38; далее все ссылки на этот фонд даются с указанием только единицы хранения и листа), а российский император этому не препятствовал.

Такова в максимально кратком изложении внешняя канва этого периода биографии Н. И. Тургенева63. Разумеется, стремление Тургенева вернуться в Россию на суд объяснялось прежде всего желанием избавиться от тяготившего его клейма государственного преступника, которое позорило его и представляло для него огромную психологическую проблему. Сам он был уверен, что ни в чем не замешан, но другие этой уверенности разделить не могли. Я имею в виду даже не декабристов, которые продолжали считать Тургенева членом тайных обществ и потому впоследствии были недовольны картиной, нарисованной им в книге 1847 года «Россия и русские» (см.: [Тургенев 2001: 647–648]), но современников-европейцев. Уже переехав во Францию, Николай, в отличие от своего брата Александра, знакомого едва ли не со всеми сколько-нибудь заметными литераторами, философами и политическими деятелями Европы, не общался почти ни с кем. Конечно, этому способствовал его замкнутый характер, о котором дает представление, например, отрывок из письма брату из Парижа от 2 февраля 1832 года: