– Сам ты инкохнито!

Лёшке надоело слушать перебранку. Подхватив под мышку уже обсохшего и приятно пахнущего мылом кота, парень собрался отправиться в свою комнату.

– Лёшка! – остановила его бабка. – Ты бы на могилку к матери сходил. Пасха скоро.

– Схожу! – пообещал внук и хлопнул дверью.

Не разбирая постели, Лёшка прилёг на кровать. Флинт пристроился рядом, свернулся клубком и замурлыкал. Поглаживая мягкую кошачью шерсть, парень приподнялся на локте, взглянул в окно. Из окна хорошо было видно дом на противоположной стороне улицы, где жила Лиза Проскурина. В доме горел свет.

* * *

Правление конезавода «братки» всё-таки отыскали. Они сделали директору такое предложение, от которого он не смог отказаться.

Глава 2

В начале июня погода стояла прямо-таки тропическая. Днём вовсю грело солнце, а ближе к вечеру грозовые тучи затягивали небо и проливались на землю дождём. В Москве-реке люди купались чуть ли не с мая. Трава росла как на дрожжах, скотине было раздолье. Совхозные кони паслись с утра до ночи, оберегаемые зорким глазом пастуха. Коров бабка Нюра выгоняла на выпас два раза в день. Иногда вела их на берег Москвы-реки, а иногда переходила с ними на другую сторону Рублёвки и, пока не видели пастухи, пасла их на совхозном поле. Бабку с её коровами изредка прогоняли, но исключительно для порядка. Чаще всего на её посягательства просто закрывали глаза. Доились коровы исправно. Молоко бабка Нюра продавала. С конца весны в село потянулись дачники, скупали его бойко. С утра приходили прямо в дом, стучали. Иногда в сенях даже скапливалась небольшая очередь.

* * *

Дед Матвей проснулся рано. Из открытой форточки тянуло свежестью. Слышно было, как бабка Нюра громыхает в сарае вёдрами.

«Коров доит», – понял старик. – «Значит, сейчас часов пять».

Зевая и почёсываясь, он всунул ноги в потрёпанные шлёпанцы и прямо в трусах поковылял на улицу к умывальнику. По дороге бросил взгляд на дверь Лёшкиной комнаты – та была ещё закрыта. Умыться можно было и в доме, но для деда Матвея летнее умывание во дворе было чем-то вроде ритуала.

Ночью прошёл дождь. Утопая по щиколотку в мокрой траве и зябко поёживаясь, Загайнов-старший набирал в ладони студёную воду, брызгал на лицо и громко фыркал от удовольствия.

«Покосить бы надо», – подумал старик, вытираясь полотенцем и оглядывая поросший травой двор.

Бабка Нюра вышла из сарая с полным ведром молока в руках.

– Встал уже? – завидев мужа, спросила она.

– Ага! – ответил тот и жадным взглядом впился в ведро с молоком. Белоснежная жидкость аппетитно колыхалась. – А ну-ка, налей мне кружечку!

Бабка Нюра поставила ведро на землю.

– На-ка, неси в дом! – велела она. – А то встал – смотрит, как я тяжесть такую тащу! Ещё и кружечку ему налей!

Супруг, кряхтя, подчинился. Оставив ведро в сенях, дед Матвей резво пошагал на кухню и взял кружку. Вернувшись, он зачерпнул молока и залпом выпил. Зачерпнул второй раз и снова выпил. Третью кружку дед Матвей пил уже с расстановкой, смакуя каждый глоток и вытирая тыльной стороной ладони белые усы над верхней губой.

– Сходил бы на луг, сена коровам накосил, – возникла в дверях бабка Нюра. – В совхозе вон вовсю уже косят.

– А я вот как раз на ентот счёт соображаю, – кивнул дед. – Двор окосить надо и по берегу пройтись – там в этом году трава хорошая.

– На луг, говорю, сходи! – повысила голос бабка Нюра. – Берег уж купальщики весь вытоптали, ничего ты там не накосишь.

– Луг далеко, – возразил дед. – Как потом оттуда сено вывозить?

– А Лёшка на что? Он в совхозе лошадь возьмёт и телегу. На телеге всё и вывезем.