И тут словно иголка пронзила ее мозг. Она вспомнила свой сон. Тот самый, перед пробуждением.

– Слушай, Лялька, я сегодня странный сон видела.

Торопясь и сбиваясь, словно боялась забыть, пересказала его Оляле. И про диадему, и про злобную старуху, и про баньку не забыла, где она увидела живым Ржавого Рыцаря.

– Странно он мне как-то приснился. Часа три прошло, как он умер, а я его так хорошо увидела и голос услышала чисто-чисто, словно он рядом стоял.

Оляля взял ее руки в свои ладони и слегка сжал.

– А это его душа только через три часа к тебе пробилась. Напоследок предупредила, чего бояться надо. Много раз и гнаться за тобой будут, и угрожать, и оскорблять… Но ты подняла эту диадему, эту корону. И не упускай ее, не отдавай… Ржавый Рыцарь не зря сказал: «Не предавай!» Память о нем не предавай, любовь, дружбу…

Даша уткнулась лбом в Гришину грудь и заплакала.

– Я не знаю, как жить без него! Ни одного светлого пятна впереди…

– Это ты зря! – Оляля ухватил ее за уши и довольно сильно дернул. – Прекрати выть! У тебя парни еще не устроены, мама… Меньше о себе думай! И потом, давай разберемся, с чего это тебе вдруг светлых пятен не хватает? Арефьев умер, так и мы когда-нибудь умрем. Но он помог тебе стать сильной, цель в жизни определил. Ты – талантливая, красивая, молодая. У тебя – замечательные мальчишки, мама не болеет. Ты не голодаешь, не страдаешь смертельными болезнями, твои книги идут нарасхват. Тебя любят замечательные мужики, я и Лайнер. Другое дело, что тебе на нас начхать, а то, что Пистолетов бросил…

– Это не он меня бросил, это я его бросила! – Даша по-детски шмыгнула носом и вытерла кулаком слезы.

– Правильно, так ему, козлу, и надо! – Оляля поцеловал ее в лоб и погладил по спине. – Пошли, Дашка-фисташка, сюрприз смотреть. Чуток всего не успел, но ты должна оценить.

– Тоже небось на продажу приготовил? – спросила ворчливо Даша.

Оляля усмехнулся и направился к завешенному простыней углу мастерской.

– Гриша, а «Алену – фею каньона» и «Цветок в саркофаге» ты кому продал? Надеюсь, не Пистолетову?

– Обижаешь! – Оляля хитро прищурился. – Честно сказать, я ему ничего не продал. Мелочно, правда, но за тебя отомстил. Шибко мне не понравилось, как он с этой девкой обжимался. Знал ведь, что тебе расскажу.

«На то весь спектакль и рассчитан», – подумала Даша, но вслух удивилась:

– А как же Марьяш? Зачем с ним-то портить отношения?

– А хрен мне на них положить! – лихо подмигнул ей Оляля и, отодвинув простыню, склонился в шутливом поклоне. – Проходите, сеньора. Сюда всяким Пистолетовым и Манькам-Танькам путь заказан. У меня тут все вместе – и молельня, и кумирня, и алтарь…

Он придержал простыню и отпустил ее, словно загородился от всего, что уже не принадлежало ему. Сюда не долетали звуки суетного мира, тут не толкались в очереди корысть и обман. Здесь сохранился кусочек того душевного пространства, где Грише Оляле было легко и спокойно. Но как же он мал оказался и как ничтожен этот кусочек – уголок, отгороженный столь ненадежным занавесом, как простыня.

Даша огляделась. Небольшой круглый столик на одной ножке, такие раньше стояли в будуарах, притулился у подоконника. Его закрывала пожелтевшая от времени, вязанная крючком кружевная скатерть. На ней в керамической вазочке – букетик сухих цветов, а слева от окна полотно – картина, тоже прикрытая простыней.

Она взяла вазочку в руки и удивленно покачала головой.

– Эдельвейсы? Откуда?

Оляля подошел к ней, коснулся сереньких, невзрачных лепестков пальцами.

– Гляди, насколько совершенное создание. Не яркостью берет, собака, не запахом, а смотришь, и взгляд не оторвешь. – Он поднял глаза на Дашу. – Я ведь думал, эдельвейс – это что-то вроде Каменного цветка Бажова. Красоты неописуемой! Попросил одного знакомого, он на Кавказе в командировке был, привезти хотя бы один цветочек. Привези, тятенька, Олялюшке аленький цветочек! – пропел он дурашливо. – Вот и привез. Я посмотрел и расстроился, у нас этого добра повсюду на холмах да в скалках хоть пруд пруди. Вот так всегда получается, ищем за тридевять земель, а у себя под ногами не замечаем.