Ника была больше бабушкой для меня, чем Феликсу. Он ее и слушался, и побаивался, но демонстративно подчеркнуто. Родители моего бывшего мужа погибли в автокатастрофе, сразу оба, и Михаил Ефимович несколько лет растил внука сам. Пока в его жизни не появилась Ника, воспитатель моего детского дома. Фил не смирился с тем, что ему пришлось делить внимание и любовь обожаемого деда с кем-то еще даже, когда уже преодолел пубертатный период. Может, женитьбой на мне он как бы отомстил Нике, думая, что сможет оттянуть часть моей привязанности от нее. По справедливости: чтобы и Нике меньше любви досталось. Вообще-то не смог, но так никогда и не узнал об этом. А теперь уже не узнает.

Все у нас было запутано с Феликсом. Пока смерть одним ударом не разрубила этот узел. Теперь Ника оставалась просто любимой с детства Никой, только моей, а не бабушкой бывшего мужа.

Я открыла дверь своим ключом, тихонько зашла и застыла на пороге, с нежностью разглядывая теплый затылок с пушистыми, хотя и поредевшими волосами.

В квартире пахло старыми духами, которые все время, пока я знала Нику, сопровождали ее. Сколько не спрашивала, она всякий раз называла другой бренд, но пахло-то от нее все тридцать лет одинаково. Я когда-то специально искала подобные духи – терпкая хрупкость осенних листьев, капля красного тягучего ликера, чуть сладковатого, на донышке запаха – пряный, но подвыветрившийся ветивер. Перенюхала тучу духов. От селективных до самых дешевых, что пылятся в маркете между женскими прокладками и средством для мытья посуды, но ничего подобного так и не нашла.

– Хочешь чаю, Алена? – слышала Ника уже не очень хорошо, но какое-то шестое чувство у нее определенно всегда было развито.

– Нет, я уже… Под завязку. Кристя когда вернется?

– Не знаю, – она крутанулась на вертящемся офисном кресле, покачала головой, посмотрев на меня. – Аля, я, кажется, старею. Ни моего опыта, ни воспитательных способностей на эту девочку не хватает. Она делает все, что хочет, и я никак не могу на это повлиять.

– Вовсе не стареешь, а жалеешь, – уточнила я. – Ты всегда всех жалеешь, кроме себя.

Это было правдой. Весь наш детский дом со своими бедами бежал к Железной Нике. Кажется, для нее никогда не существовало личных проблем. Ника растворялась без остатка в наших синяках, ссорах, разбитых коленках, ночных кошмарах.

Мягким дуновением сквозняка принесло легкий шлейф ее невероятных духов. Это всегда погружало меня в детство. Стоило возникнуть неуловимому аромату, время переставало существовать. Он пушистой ниткой сшивал зазоры между прошлым и настоящим.

– А помнишь… – Ника вдруг засмеялась, словно прочитала мои мысли. – Как ты прогуливала школу? Твоя классная, Елена Сергеевна, звонит мне: «Алена опять игнорирует занятия». Я в комнаты: тебя в спальне нет, в общей тоже нет. Перезваниваю: «Скажи честно, ты где?». Уверяешь, что в классе, сидишь на уроке. Тогда Елена Сергеевна заходит еще раз в кабинет: вдруг ты и правда в школе и просто вышла из аудитории. Я опять тебе звоню, а ты с таким раздражением отвечаешь: «Да в школе, в школе я! Просто никто меня не видит». И так искренне…

– Не помню, – улыбнулась я. – Неужели такое было? Наверное, по улицам шлялась.

– А, может, и в самом деле превращалась в человека-невидимку?

– Ты серьезно?

– Честно говоря, к вранью ты никогда не была склонна, – уже без улыбки подтвердила Ника.

– А к чему тогда? – мне стало интересно, так как Ника редко пускалась в воспоминания.

Впрочем, я и сама не очень любила погружаться в детдомовские времена. Хотя самое лучшее оттуда – Ника и Никита – остались со мной на всю жизнь, я, в принципе, была не из тех, кто с отчаянием цепляется за прошлое.