– Хочешь сказать, глупышка Фейн, что не веришь в колдовство? – рассердился Харль, явно привыкший к тому, что его рассказы вызывают у слушателей страх с примесью восхищения, а не насмешку. – Не требуется большого ума, чтобы любую историю назвать байкой! Признайся просто, что в твоей скучной жизни не случалось ничего интересного, оттого ты и смеешься над истинными чудесами!

– Такие россказни стоили мне немалых бед, и я не скрываю, что не люблю их, – пробурчала, помрачнев. – Длинные языки суеверных кумушек перемывали мне кости, сколько я себя помню. Я ведь восьмая дочь восьмой дочери, да еще и уродилась рыжей незнамо в кого…

Мальчишку мои слова не на шутку встревожили, он уставился на меня с подозрением.

– Восьмая дочь восьмой дочери? – переспросил он. – В наших краях это считается недобрым знаком!

– То-то и оно, – зубы мои скрипнули от давней досады. – Все сразу сошлись во мнении, что я – урожденная ведьма с дурным глазом. Так и вышло: батюшка-то мечтал о сыне, а получил рыжую восьмую девку. Вот с той поры все в моем семействе и пошло наперекосяк. Родителям пришлось уехать из родных краев, но дурная слава шла за нами по пятам. Матушка моя решила, что отправит меня в Олорак к своему брату – моему дядюшке – в надежде, что туда нескоро слухи дойдут. Лишь пару раз после этого мне позволили увидеть сестер, а затем родители запретили мне переступать порог их дома, не желая, чтобы вновь начались пересуды. Обо мне распустили слух, будто я умерла. Некоторое время жила с дядюшкой Абсаломом, а затем кто-то пронюхал, почему от меня отказалась родная семья, и вскоре лавку дядюшки сожгли, вменив мне в вину все бедствия, что произошли в городе за пять лет, если не больше. Нам пришлось убираться подобру-поздорову, чтобы не попасть в тюрьму по обвинению в колдовстве. Пораскинь-ка мозгами, Харль, – жила бы я так дурно, обладай хоть толикой каких-то волшебных сил?

Мальчишка, задумавшись, кивнул.

– Уж веснушки эти ты точно могла бы свести, – согласился он, но затем по изменениям в его остроносом лице стало видно, что опаска в нем снова взяла верх, помножившись на врожденную болтливость. Я поняла, что Харль уже воображает, как принесет в герцогский дом удивительную весть о племяннице лекаря.

– Не вздумай тут же об этом разболтать, паршивец! – Я нахмурилась, уже сожалея о том, что разоткровенничалась. – Стоит мне услышать за своей спиной обвинения в колдовстве, как я тут же донесу ее светлости, что ты сочинил сплетню, будто господин Огасто – сын морской ведьмы и покойника!

– Тебе никто не поверит, пришлая! – огрызнулся Харль, но в словах этих не слышалось уверенности.

– Зато госпожа Вейдена верит дядюшке Абсалому! – ответила я с угрозой.

Харль не привык к тому, чтобы ему затыкали рот, – я видела это по его насупленным бровям и сверкающим глазам, но он и впрямь чрезмерно разболтался, пытаясь произвести на меня впечатление. Думаю, герцогиня разгневалась бы не на шутку, узнав, как очерняют имя ее супруга, но уступать мне малолетний негодник не желал. Наверняка наша ссора затянулась бы и мы с ним славно потаскали бы друг друга за вихры, но тут Харль вдруг побледнел, завидев что-то за моей спиной, и быстро спрыгнул с камня, точно собираясь бежать со всех ног, как вспугнутая мышь.

Я оглянулась и увидела, что к нам приближается всадник, появившийся из-за ближнего холма.

– Его светлость! – прошептал Харль, округлив глаза.

– Господин Огасто? Без сопровождения? – Страх мальчика передался и мне – я задрожала, видя, что всадник направляется в нашу сторону.