Попытался было уснуть, но сон не шёл. Сунув в зубы сигарету, вышел на балкон, который выходил на задний двор моего дома. За территорией дома давно уже никто не ухаживал. Газон полностью зарос, на клумбах, где раньше были красивые цветы, остались только одни сорняки.

Я сделал затяжку поглубже и выпустил пару колец дыма. Сколько ещё смогу прожить вот так вот, выживая изо дня в день? Сколько ещё могу мучиться от тоски, одиночества и бессилия? Каждый день подобен пытке. Я даже спать последнее время не могу, потому что снятся они. Снится моё счастливое прошлое, которое осталось где-то там, позади, а впереди только пустота, которая превращает опять в того же зверя, от которого однажды спасла меня Даша.

Кто-то сказал, что мужчины не плачут. Чушь это всё. Мужчины плачут, и ещё как. Их слёзы не видны, потому что они внутри. Их сердце обливается горькими слезами, когда они теряют свою жизнь и надежду на возрождение. Кое-как смог уснуть, но спал недолго. Опять те сны, которые, как плёнка на повторе, крутятся, снова и снова показывая один и тот же кадр.

Встал с кровати и посмотрел на свои наручные часы. Было пять утра. Пошёл в душ, смывать прошлый день. От горячей воды краснела кожа, но я не чувствовал боли, потому что был мёртв. Горячий кофе обжёг горло, но мне было всё равно. Взял пачку Мальборо и вышел на улицу, садясь на крыльцо. Начало мая. Солнце с утра уже жарит, птички поют, небо голубое, трава уже полностью приобрела зелёный цвет. Везде жизнь идёт, а у меня она застыла.

Выдыхая сигаретный дым, моё внимание привлекли открывающиеся автоматические ворота забора. Есть только у одного человека пульт от этих ворот, и он единственный, кто так часто меня навещает. Чёрный BMW Фила въехал на территорию дома и остановился около гаража. Заглушив мотор, из машины показался и сам Фил, который был одет в чёрные джинсы и чёрную футболку. В холодные времена года к этому комплекту прилагается ещё и кожаная куртка. На руке поблёскивают мощные золотые часы, которые Фил выиграл в драке у одного братка, ещё много лет назад, когда мы были никем. В том бою Фил получил ножевое ранение, и ему порезали щёку. И теперь у него на пол-лица красуется шрам от скулы до виска. Мужчина подошёл и молча сел около меня, беря из пачки сигарету.

— Как дела? — спросил тот, прикуривая.

— Как видишь, пока живой.

— Рад это слышать. От тебя хоть сегодня не воняет, как вчера.

— Хм… — хмыкнул и отвернулся от друга. — Что припёрся в такую рань? Или пас меня возле дома?

— У нас на девять утра доктор.

— Что за доктор? — взглянул на него удивлённо.

— Психолог. Забыл?

— Твою ж мать! Ты серьёзно? — провёл своей пятернёй по волосам, приглаживая их, и взял в руки очередную сигарету.

— А похоже, что шучу? Сходи один раз. Не поможет — я отстану от тебя и делай, что хочешь. Можешь опять в свою рулетку поиграть, я даже патрон в барабан сам тебе положу.

— Смерти моей хочешь? — усмехнулся я и выпустил сигаретный дым изо рта.

— Я — нет, а ты вот да. Надоело уже нянчиться с тобой.

— А я тебя и не прошу. Сам могу разобраться, что мне делать. Не маленький, скоро уже сорок, как-никак, — и затушил сигаретный бычок о землю, притаптывая его ногой.

— Ты — нет, а я просто не могу позволить тебе руки на себя наложить. Мы столько с тобой прошли вместе, и если бы мне кто сказал, что ты в свои тридцать семь лет захочешь на себя руки наложить, я бы его к чёрту послал.

— Ладно, хватит трепаться. Кофе будешь?

— Наливай, — проговорил Фил, сплюнул слюну и, вставая со ступеней, прошёл в дом.