Трое или четверо рыцарей остались на дороге, где они упали, сраженные врагами, еще один в темных доспехах лежал, привалившись к старому дереву, чьи гигантские корни, как змеи, вылезали из земли, двое были сражены на обочине. На груди у одного из павших сидела ворона, но при появлении Мадленки птица хрипло каркнула, снялась с места и улетела.

– Езус-Мария, – пробормотала Мадленка, механически снимая шапку.

Она перевела взор и заметила у своих ног какую-то пеструю тряпку на древке. Мадленка сообразила, что это, должно быть, знамя, и ее охватило любопытство. Она никогда не видела, как выглядит хоругвь крестоносцев, а тут представился такой случай, перед которым трудно было устоять. Мадленка обошла полотнище и расправила его, чтобы удобнее было смотреть. Вороная лошадь с перебитым хребтом жалобно заржала, и Мадленка шарахнулась, споткнулась о труп рыцаря и неловко свалилась чуть ли не на него.

– Господи! – выкрикнула она вне себя.

Лошадь снова заржала, косясь на нее глазом, полным безумной боли. Это было великолепное, с лоснящейся шерстью животное, с маленьким ромбовидным пятнышком во лбу. Несчастная не могла двигаться, только бессильно перебирала передними ногами, лежа на боку, и из глаз ее катились крупные слезы.

– О, бедная, – пролепетала Мадленка, в которой страдания бессловесных зверей всегда пробуждали невыразимо тягостное чувство, – бедная лошадь! Но ничего, ничего… погоди, сейчас.

Она оглянулась, ища самострел или лук, чтобы прекратить муку безвинного животного. Лошадь тяжело дышала, бока ее раздувались. Мадленка вытащила из руки мертвого солдата самострел, вложила стрелу, повернулась к лошади, прицелилась и выстрелила.

Та всхрапнула и забилась в агонии, которая вскоре прекратилась. Мадленке, однако, стало так тошно, так плохо, что она отшвырнула самострел, упала на колени, уткнулась лицом в морду лошади и разрыдалась.

Но, устыдившись своей слабости, вскоре поднялась и, вспомнив, что хотела взглянуть на знамя, вернулась к нему. Это было довольно необычное знамя – голубое, с черным равноконечным крестом Тевтонского ордена слева, желтым кругом справа и горделивой надписью затейливыми алыми буквами, вьющимися понизу: «Omnia radiis meis collustro».

У Мадленки даже слезы высохли, когда она увидела этот высокомерный, хвастливый девиз.

– Ничего себе! – возмутилась она. – «Все озаряю своими лучами»! Ну и наглость!

Тут она помрачнела. А ну как именно эти рыцари, равняющие себя с солнцем, и были теми, кто напал на них в лесу? Разумеется, поскольку крестоносцы уже мертвы, это не имело принципиального значения, разве что для Мадленки. Она просто обязана была знать наверняка.

Пересилив себя, Мадленка стала осматривать рыцарей, обращая особое внимание на находившееся при них оружие. Было бы естественно, если бы именно крестоносцы, и так запятнавшие себя всевозможными темными делами, оказались виною ее несчастий и сами подпали под удар, однако торжество Мадленки оказалось преждевременным. Увы, в самом главном пункте ее ждало разочарование: ни одна стрела даже отдаленно не походила на те, что принесли смерть ее брату, более того – ни один арбалет не подходил для тяжелой стрелы вроде той, которую Мадленка, как мы помним, на всякий случай прихватила с собой. Зато ее терпение было вознаграждено совершенно необычным образом: в сумке, притороченной к седлу одной из убитых лошадей, Мадленка обнаружила каравай хлеба, испеченного, судя по всему, этим утром, и флягу с вином. Мадленка аж засмеялась от восторга и потерла руки. Вид пищи возбудил в ней самые приятные мысли.