Согрела себе воды. Переобулась в сапоги, вышла на крыльцо и едва не столкнулась с Семёнычем, даже пустым ведром его задела. Но тот не обиделся. Наоборот, засуетился вокруг меня.

– Варюш, ты эт самое, хлеб сегодня печь будешь?

– Не планировала, дед Вася.

– Ну и ладно. – Он сегодня был необычно покладист. – А так-то может, если соберёшься, то эт самое, и на меня спеки, пожалуйста.

Дед даже пританцовывал, не давая мне пройти. Словно загораживал от чего-то. Это было подозрительно. Я сделала шаг вправо. Семёныч, двинулся вместе со мной. Отступила влево, он двигался, как приклеенный.

За спиной деда Васи звякнуло. Решительно взяв его за плечи, я сдвинула соседа в сторону.

– Ну-ка посторонитесь…

Договорить я не успела. Потому что снова увидела чудо. От колодца в высоких рыбацких сапогах по размокшей дорожке, чавкая глиной, шёл Черкасов. В каждой руке он нёс по ведру, наполненному водой.

– Ты, эт самое, не серчай, Варюш. Илюша тебе водички натаскает, скупнёшься после работы. Может, суп сваришь иль чего погуще.

Меня колотило от злости. Мало того что сговорились между собой, так ещё и ко мне на участок пришли.

– А ну-ка, давайте-ка отсюда! Оба! – гаркнула я.

Семёныч, зная мой взрывной характер, попятился. Торопливо спустился с крыльца. Я последовала за ним. Получалось, что я шла навстречу к Черкасову. Он тоже не замедлил ход.

Ещё секунда, и мы бы столкнулись на мокрой дорожке. Ни он, ни я не собирались уступать. Я даже начала прищуриваться, перед ударом, думая, что он неотвратим.

Потому что вторая основная черта Черкасова после белорукости была неуступчивость. Этот никогда не сходил с дороги. Особенно если вокруг хлюпала грязь. А он ненавидел пачкаться!

Шаг, второй, я жду столкновения, но вместо этого едва ли не падаю вперёд. Потому что Черкасов, наш великий и неповторимый, звезда архитектурной мысли, сдвинулся в лужу и пошёл дальше.

Проскочив в сторону колодца, я услышала за спиной.

– Варюш, ты эт самое, не серчай. Воду Илюша на крыльцо поставит, чтобы ты не таскала. А хлеб если будешь печь, то и на мою долю тоже ставь.

– Да идите вы уже оба! И не шастайте на мой участок! Я и воды натаскаю сама, и вымоюсь без помощников!

Мужчины прыснули от смеха. А я, сообразив, что сказала лишнее, рассержено топнула ногой и зашагала к колодцу. Зачерпнула воды, балансируя на скользкой дорожке, принесла ведро к дому.

На крыльце стояли два полных ведра. Я повернулась в сторону дома Семёныча. На ступеньках стоял Илья. Он помахал рукой, а я отвернулась.

– Пожалуйста, – крикнул он, не дождавшись благодарности. А я, внесла своё ведро домой. К воде, которую поставил Черкасов, даже не притронулась.

Потому что его предательство ничем не смыть.

Вечером я смыла с себя грязь рабочего дня. А мерзких воспоминаний не оттёрла. Быть использованной и выброшенной – удовольствие специфическое, на любителя. А я простая, без извращений, деревенская.

Это Черкасову подавай условия и комфорт. А мне, чтоб хорошо было, душевно. К лучшему, что мы разбежались. Я бы чай на дизайнерский стол пролила, он бы со мной развёлся.

А тут я сама себе хозяйка. Живу хоть и просто, но со всем необходимым. Свет выключили – у меня генератор есть. Холодильник с морозилкой, мастерская со станком и сушилкой.

Печка для каймака у баб Луши, баня у Семёныча. С ними полная любовь и взаимопонимание. А ещё, помощь искренняя, самоотверженная. Вчера я перед бурей скакала, как ужаленная. Сегодня баба Луша мою живность управила.

Жизнь.

Чайник вскипел, и я посигналила фонариком в окна соседки. Через некоторое время она мигнула мне в ответ. Я поставила чайник на печку и засыпала травы в чайник, зная, что баба Луша мигнёт Семёнычу.