– Больно чудно, – усмехнулся Юрьев. – Они что же, и землю сами пашут? Или же мужиков нанимают?

– Шут их разберет, – лениво отозвался Кожаный. – По мне, так разогнать этот бабий монастырь, чтобы другим неповадно было. Заведут моду…

– В коммуне, я слышал, и дети имеются? Как же этот вопрос?

– Еще как имеются! Ясли организовали и по очереди дежурят. Хотите вы этого?

Юрьев усмехнулся:

– Мужиков, значит, нет, а дети имеются?

– Так ведь коммуна, – вторил ему Кожаный. – Все общее. Небось изредка в свое стадо племенного мужичка и подпустят…

– Хотелось бы мне в этом стаде попастись, ха-ха…

Сзади на них зашикали. В это время московский гость кончил хвалебную речь и начал награждение передовиков. На сцену поднимались коммунарки и, смущаясь, пряча глаза, принимали из рук гостя подарки в виде отрезов на платье. Фамилии, громко объявляемые московским товарищем, не трогали слух любимских гостей, пока тот не выкрикнул отчетливо:

– Бригадир Софья Круглова!

Кожаный напрягся, вытянул голову. По проходу пробиралась к сцене молодая женщина. Одета, как и все, в синюю блузу и красную косынку, из-под которой на спину опускается длинная тугая коса. В бригадире коммуны Кожаный без труда узнал бойкую, своенравную Сонечку Круглову.

– Неужто наша? – догадался Юрьев. – Данилы Фролыча дочь?

– Она самая, – приглушенно, с непонятным затаенным чувством произнес Кожаный. – Вот она где, горлинка, спряталась…

– От кого? – не понял Юрьев.

– От отца-кулака, от кого же! Она у нас активистка была, а отец-куркуль выгнал девку. В школе поначалу жила, а потом враз исчезла, след простыл. Думал уж, сгинула девка, а она вон какая – еще смачней стала.

Кожаный жадно наблюдал, как Соня жмет руку москвичу, как по проходу пробирается к своим, улыбаясь и прижимая к груди сверток с подарком.

– В бедрах раздалась, и грудь тоже… того… – хихикнул Юрьев. – А что же папаша? Я слышал, чайную-то ему вернули? Миндальничаем с кулаками…

– Так ведь новая экономическая политика. Лояльность проявляем… Они теперь головы подняли. Чайная, постоялый двор, все в ажуре. Надолго ли?

После собрания народ высыпал на площадь – принимать подарок партии, трактор. Под восторженные возгласы сама Антонина Угодина вела железного коня вдоль бревенчатых бараков коммуны.

Кожаный обошел кучку гостей, протиснулся сквозь плотный строй коммунарок, ни на миг не выпуская из поля зрения толстую русую косу Кругловой. Приблизился, встал позади. Соня вместе со всеми аплодировала и кричала «ура!». Кожаный положил ей руку на плечо. Соня обернулась, и улыбка исчезла с лица. Леонид Матвеевич с интересом наблюдал за смущением своей знакомой.

– Вот ты где, Софья Даниловна, прячешься…

– Я не прячусь, – дернула плечом Соня. – А вас каким ветром?

– Поздравить приехал вашу коммуну. Слава-то по всей губернии разносится. Но, положа руку на сердце, приятно был удивлен… Не ожидал тебя здесь увидеть.

– А я вас не ожидала… – пробормотала Соня, пытаясь выбраться из толпы, на волю. Ей это удалось, и она торопливо пошла прочь, в сторону деревянных хозяйственных построек. Кожаный двинулся за ней и, когда она, вероятно, решила, что он потерял ее из виду, преградил ей путь.

– Что же ты убегаешь, Круглова, как неродная?

– А я в родню вам, Леонид Матвеич, и прежде не набивалась. А уж теперь и подавно.

– Это отчего же – теперь-то? Ты вроде женщина свободная, я – тоже. Почему бы нам поближе-то не сойтись? А? Да постой, не бегай, я ведь и догнать могу.

– Некогда мне с вами в догонялки играть. До свидания.

– Вот и я о том же, что нам играться-то. Пойдем, Круглова, прогуляемся в лесок, побеседуем?