К великому удивлению Иванушки, его охватил страх, словно какого-нибудь ничтожного смерда; более того – им овладел стыд. «Господи, – взмолился он, – сделай так, чтобы они меня не приметили!» Ибо разве не стал он ныне изгоем, отверженным, изгнанником из этого блистательного мира, разве мучительный голод, терзающий его, и грязные лохмотья, прикрывающие его тело, не свидетельствуют о том в полной мере? Мысль о том, какой стыд, какое отвращение испытали бы они, попадись он им на глаза, показалась ему невыносимой. Какие же они высокие, какие безжалостные, какие величественные и внушающие благоговейный трепет самим своим величием! «Этот мир закрыт для меня навеки», – подумал он.

Однако не мог отвести от них глаз.

А когда всадники уже почти проскакали мимо, он заметил еще что-то и громко ахнул, ибо замыкали эту череду охотников две молодые женщины: одна – во цвете лет, другая – совсем еще девочка.

Обе они были облачены в роскошные одеяния. Обе они хорошо, с непринужденным изяществом держались в седле. Обе были белокурые и голубоглазые и превосходили красотой всех женщин, каких случалось ему видеть доселе. И внезапно ему, притаившемуся за деревом, показалось, будто не княжеский двор проскакал перед ним, а предстало видение самого Царствия Небесного. «Они подобны ангелам», – прошептал он, гадая, откуда родом красавицы.

Спустя несколько мгновений все исчезло, конский топот, говор и смех затихли вдали. Однако образ прекрасных девиц запечатлелся в его памяти, месяц за месяцем преследуя его, точно призрак, и напоминая о том, что он теперь не более чем тварь лесная, хоронящаяся от людей.

Этой весной, оказавшись волею случая поблизости от Русского, Иванушка сделал последнюю попытку исцелиться. «Я не могу так больше, – решил он, – я должен либо покончить со всем этим, либо уйти в монастырь». Помышление о смерти испугало его. «А ни один монашеский устав, – подумал он, – не может быть хуже той жизни, что я веду сейчас».

Оставалось лишь одно препятствие. У него больше не было денег.

Теплым весенним утром Жидовин выглянул из склада в Русском и заметил поблизости оборванного нищего, болтающегося без дела. В Русском в тот день царила почти полная тишина. Маленькая крепость, в тот день никем не охраняемая, почти опустела.

Хазар тотчас же узнал нищего, но в силу природной осторожности не подал вида, а странник, двигаясь несколько неловко и неуклюже, подошел к нему только около полудня.

– Знаешь, кто я?

Он говорил тихим голосом, но Жидовин различил в его тоне какую-то отрывистость и даже презрение.

– Да, Иван Игоревич.

Хазар не шевельнулся и не делал никаких жестов.

Иванушка медлительно кивнул, словно припоминая что-то давно ушедшее:

– Ты когда-то меня спас.

Жидовин не ответил.

– Можешь меня накормить?

– Конечно, – улыбнулся Жидовин, – пойдем в дом.

Он стал гадать, как бы ему задержать юношу у себя. Если бы он сам попытался схватить его, то Иванушка мог бы и вырваться, однако ближе к вечеру на склад должны были вернуться двое из его людей. С их помощью он мог бы связать Иванушку, а потом по реке отправить его к родителям в Переяславль. Оставив Иванушку на складе, он отправился на задний двор, за которым располагалось его жилище, и через несколько минут возвратился со жбаном кваса и деревянным блюдом просяных пирожков.

Но Иванушка уже исчез.

Глупо со стороны Хазара было забыть, что Иванушка знает, где тот прячет деньги. Украл он немного, но ему хватило бы на плавание вниз по реке даже до Константинополя. «По крайней мере, я увижу этот город», – подумал он.