, вырабатываемому в центре плану и тем подчинить «анархическую» хозяйственную стихию 150-миллионного народа единой воле политической и хозяйственной диктатуры.

Для осуществления этой цели московские советские учреждения, с затратой невероятного количества сил, времени и бумаги, вырабатывают ежегодно народнохозяйственный план, называемый «Контрольные цифры народного хозяйства» на такой-то год; кроме того, недавно закончен разработкой (и уже признан самими большевиками совершенно неудовлетворительным!) пятилетний план, так называемая «пятилетка»; наряду с этим идет разработка такого же плана – уже на… пятнадцать лет…

Впервые детальные «контрольные цифры» были разработаны на 1925/1926 год и опубликование их было торжественно отпраздновано как одно из самых крупных «достижений» последних лет в области социалистического строительства.

«Контрольные цифры» должны были явиться не только «прогнозом», но и «директивой». В развитие их составлялись уже операционные планы по отдельным отраслям хозяйства.

Первые «контрольные цифры» стремились «объять необъятное». Так, они устанавливали общий уровень товарных цен на каждый месяц наступающего года. Устанавливался на год вперед не только точный размер будущего экспорта, но и размеры денежной эмиссии, кредитных операций и т. п.

Но первый же год этого торжества планового хозяйства был и годом первого планового провала. Советские планы потерпели жестокое крушение не только потому, что это было покушением с негодными средствами, что планы были составлены плохо, но и потому, что хозяйственная жизнь сама по себе такой рационализации не поддается. Там, где дело касалось производственных планов казенной промышленности, приближение планов к действительности было наибольшим. Здесь вопрос шел лишь об установлении производственной способности фабрик и заводов при данных условиях; о сбыте при наличности товарного голода беспокоиться пока не приходилось. Но зато наибольшие расхождения планов с действительностью получались там, где дело шло о планировании таких «стихийных» элементов хозяйства, которые по существу своему вообще планированию не поддаются. В России такова была, конечно, прежде всего, вся область крестьянского (теперь фактически совпадающего с сельским) хозяйства. Какие тяжелые разочарования пришлось испытать большевикам в этой области, это они не раз высказывали сами в минуту отчаяния.

Столь же сильные «просчеты» оказались в области внешней торговли, в выпуске денег и в сфере кредита. Это заставило составителей «контрольных цифр» в следующем 1926/1927 году проявить значительно большую умеренность и скромность. Теперь они уже не предсказывают и не предписывают движения цен по месяцам и вообще снабжают свою экономическую астрологию целым рядом оговорок.

Но и в более узкой области своего собственного, казенного, советского хозяйства большевики не могут добиться осуществления и проведения своих планов. Почти каждый день приходится читать о том, что советские планы запаздывают и нередки случаи, когда они утверждаются по окончании отчетного года, при этом они бесконечно переделываются и перекраиваются, и это вносит огромную путаницу и анархию в производство.

Таким образом, в этом основном своем программном требовании – планового хозяйства, подчинения стихии хозяйственной жизни планам экономической диктатуры, большевики потерпели самое серьезное поражение. «Жизнь идет мимо нас», – сказал в своей предсмертной речи Дзержинский.

Как неоднократно признавались в этом сами большевики, все советское хозяйство, вся их экономическая система была построена на «проживании», «проедании», «растрате» – таковы их подлинные выражения – полученных в наследство от буржуазного строя, от дореволюционной России капиталов – будь то капитал денежный, или вещный (машины, железнодорожный подвижной состав, дома и т. п.), или «живой» капитал, заключающийся в накопленных десятилетиями знаниях и опыте инженеров, рабочих и т. д.