– Ну, господа, нам ведь пора.

Компания поднялась и отправилась на другой конец Петербурга. Приехали, лезут на башню, с которой следовало наблюдать затмение.

– Куда вы? – заметил им сторож. – Затмение уж давно кончилось.

– Ничего, любезный, – возразил Педрилло, – астроном мне знаком – и все покажет сначала. [92, с. 155–156.]

В одном обществе очень пригоженькая девица сказала Кульковскому:

– Кажется, я вас где-то видела.

– Как же, сударыня! – тотчас отвечал Кульковский. – Я там весьма часто бываю. [92, с. 174,]

До поступления к герцогу <Бирону> Кульковский был очень беден. Однажды ночью забрались к нему воры и начали заниматься приличным званию их мастерством.

Проснувшись от шума и позевывая, Кульковский сказал им, нимало не сердясь:

– Не знаю, братцы, что вы можете найти здесь в потемках, когда я и днем почти ничего не нахожу. [92, с. 174–175.]

– Вы всегда любезны! – сказал Кульковский одной благородной девушке.

– Мне бы приятно было и вам сказать то же, – отвечала она с некоторым сожалением.

– Помилуйте, это вам ничего не стоит! Возьмите только пример с меня – и солгите! – отвечал Кульковский. [92, с. 175.]

Известная герцогиня Бенигна Бирон была весьма обижена оспой и вообще на взгляд не могла назваться красивою, почему, сообразно женскому кокетству, старалась прикрывать свое безобразие белилами и румянами. Однажды, показывая свой портрет Кульковскому, спросила его:

– Есть ли сходство?

– И очень большое, – отвечал Кульковский, – ибо портрет походит на вас более, нежели вы сами.

Такой ответ не понравился герцогине, и по приказанию ее дано было ему 50 палок. [92, с. 176.]

Вскоре после того на куртаге, бывшем у Густава Бирона, находилось много дам, чрезмерно разрумяненных. Придворные, зная случившееся с Кульковским и желая ему посмеяться, спрашивали, которая ему кажется пригожее других. Он отвечал:

– Этого сказать не могу, потому что в живописи я не искусен. [92, с. 176.]

Но когда об одном живописце говорили с сожалением, что он пишет прекрасные портреты, а дети у него очень непригожи, то Кульковский сказал:

– Что же тут удивительного: портреты он делает днем… [92, с. 177.]

Одна престарелая вдова, любя Кульковского, оставила ему после смерти свою богатую деревню. Но молодая племянница этой госпожи начала с ним спор за такой подарок, не по праву ему доставшийся.

– Государь мой! – сказала она ему в суде, – вам досталась эта деревня за очень дешевую цену!

Кульковский отвечал ей:

– Сударыня! Если угодно, я вам ее с удовольствием уступлю за ту же самую цену. [92, с. 177.]

Один подьячий сказал Куликовскому, что соперница его перенесла свое дело в другой приказ.

– Пусть переносит хоть в ад, – отвечал он, – мой поверенный за деньги и туда за ним пойдет! [92, с. 177.]

Профессор элоквенции Василий Кириллович Тредиаковский также показывал свои стихи Кульковскому. Однажды он поймал его во дворце и от скуки предложил прочесть целую песнь из одной «Тилемахиды».

– Которые тебе, Куликовский, из стихов больше нравятся? – спросил он, окончив чтение.

– Те, которых ты еще не читал! – отвечал Кульковский. [92, с. 179.]

Кульковский ухаживал за пригожей и миловидной девицею. Однажды в разговорах сказала она ему, что хочет знать ту особу, которую он более всего любит. Кульковский долго отговаривался и наконец в удовлетворение ее любопытства обещал прислать ей портрет той особы. Утром получила она от Кульковского сверток с небольшим зеркалом и, поглядевшись, узнала его любовь к ней. [92, с. 180.]

Однажды Бирон спросил Кульковского: